1) Замечательные революции.
2) Последовательные изменения порядка вещей.
3) Население и финансы.
4) Договоры и документы.
5) Примеры монаршего усердия и упущения и последствия обоих.
6) Замечания о том, как их можно было бы избежать.
7) Примеры мужества и других важных достоинств.
8) Черты пороков, такие как жестокость, неблагодарность, невоздержанность и их последствия[715].
Ни один из этих пунктов нельзя назвать оригинальным. И хотя немецкие историки Просвещения, главным образом представители Гёттингенской школы, в число основателей которой входил и Шлёцер, с 1770-х годов весьма значительно расширили научную проблематику, даже в первой половине XVIII века историография далеко не исчерпывалась «традиционной барочной историей правлений»[716]. Ориентируясь на проблематику западной исторической науки со времен Петра I, а особенно после Татищева, русские историки также определяли и декларировали свои научные интересы как интересы просвещенческие[717]. Поскольку Екатерина и сама считала созданный ею новый тематический каталог неполным, остается предполагать, что у нее имелся некий неизвестный нам, но отличавшийся полнотой содержания образец – работа ее собственного или чужого сочинения. Очевидно лишь, что «каталог» Екатерины нельзя просто приравнять к Плану Янковича. Однако, пока у нас нет других источников, можно предполагать, что высоко ценимому императрицей реформатору школ удалось побудить ее, целый год посвятившую занятиям русской историей, дать самой себе отчет о методе своей работы. При этом она отнюдь не утратила интереса к истории, однако поставила перед собой новые цели. На неопределенное время она освободила себя от труда над источниками, одновременно позаботившись о том, чтобы профессиональные историки продолжали снабжать ее копиями и «экстрактами» из них.
О том, как именно императрица реализовывала оставленное ею за собой право интерпретировать историю, можно судить по ее критике на Историю российского государства Штриттера. Учитывая, что в феврале 1784 года цензура уже допустила к печати рукопись Истории, написанной по-немецки, текст ее должен был оказаться в Петербурге в конце 1783 – начале 1784 года[718]. Неизвестно, узнал ли сам автор мнение императрицы по поводу его труда, но впервые недатированный фрагмент записки Екатерины на русском языке, где она, с одной стороны, критиковала этот «немецкий труд», а с другой стороны, отвечала на критику Штриттера, обращенную на ее Записки, был опубликован в 1845 году[719]. Автору Истории, в общем, следует отдать должное, писала императрица, – он постарался осветить историю России как можно глубже: во всяком случае, «полнее ее ни единой нету». Несомненно, это была высокая похвала, но в то же время императрица со знанием дела указала на ошибки – как описки, так и неверную интерпретацию источников, вскрыв существенные несогласованности в изложении Штриттера. В содержательном плане ей не нравились, прежде всего, два пункта. С чувством превосходства человека Просвещения, в духе рационалистической критики средневековых преданий, начатой Татищевым[720], она осуждала некритичный пересказ некоторых «нелепых басен» из летописей, сознательно опущенных ею в Записках. Кроме того, ей представлялась невероятной версия о происхождении русских от финнов, которой придерживался Штриттер, идя вслед за некоторыми учеными того времени. Видимо, руководствуясь соображениями идеологической критики, она сочла самого Штриттера – уроженца Нассау – финном, во всяком случае, пожелала узнать о его происхождении и о том, к какой «национальной системе» он тяготеет, потребовав от адресатов своего высказывания – вероятно, Комиссии о народных училищах – переубедить его. В общем, ее оценка сводилась к рекомендации «сделать историю из сего немецкого труда», сохранив в нем то, «что здравому разсудку не противно будет». Кроме того, при переработке этого сочинения, а вместе с ним и в новой редакции Плана Янковича она предлагала «непрестанно» сверяться с ее Записками[721].
В отличие от Янковича Штриттер не только воспользовался историческим трудом императрицы, но и высказал о нем свое мнение. Однако то, как Екатерина ответила на его комментарий, показывает, во-первых, что, коль скоро дело не представляло публичной угрозы престижу императрицы российской, она, как автор, умела уважать личность и мнение критика. Более того, она спокойно заявляла о том, что, не ставя под сомнение целей своей деятельности как историка, убедилась в ограниченности своих возможностей, в нехватке у себя профессионализма: «Я нашла во многом здравую критику Записок касательно Российской истории; однако что написано, то написано; по крайней мере ни нация, ни государство в оных не унижены»[722].
На фоне этих фактов представляется маловероятным, что Екатерина нарочно затягивала выпуск Истории Штриттера с целью успеть присвоить себе его достижения. Однако, учитывая возражения императрицы, неясно, как следует понимать разрешение на публикацию труда Штриттера, данное в феврале 1784 года. Вероятно, Комиссии о народных училищах было поручено либо «порезать», либо переработать рукопись Штриттера, во всяком случае и прежде всего – перевести ее на русский язык. Когда наконец в 1800 году вышел первый том его Истории с древнейших времен до 1594 года, автор очень напыщенно поблагодарил не только императора Павла, при котором «приемлет все новую силу и деятельность», но и Комиссию о народных училищах за ее похвальное намерение издать сей труд[723]. Правда, годом ранее комиссия выпустила вышедшую из-под пера Янковича Краткую российскую историю, изданную в пользу народных училищ, где на 191 странице излагалась история вплоть до 1796 года. Янкович как раз щедро воспользовался текстом Штриттера[724], как в свое время и рекомендовала Екатерина. Таким образом, тем властным органом, что десятилетиями откладывал выпуск труда Штриттера, была Комиссия о народных училищах, а автором, заинтересованным в затягивании его публикации на протяжении полутора десятилетий, – Янкович.
Поскольку Штриттер подчеркивал, что подготовленный им труд охватывает историю России до 1594 года, а напечатанные до 1802 года три тома заканчиваются на 1462 годе[725], даже позднейшее издание осталось лишь торсом. В феврале 1801 года так и не снискавший успеха автор умер в Москве, не узнав, по крайней мере, что и в Германии, несмотря на многообещающее начало, славы он не добился. В том же году в февральском номере журнала Göttingische Gelehrte Anzeigen не кто иной, как его бывший наставник Шлёцер, опубликовал рецензии и на Краткую историю Янковича, и на первый том Истории Штриттера, а впоследствии – и на остальные тома[726]. Анонимно выпущенный учебник Янковича он похвалил за то, что тот «действительно очень краткий» и тем не менее совершенный: «Его историческая манера вполне современна». Он даже перевел этот труд на немецкий язык и издал его в 1802 году, снабдив собственным предисловием[727]. А вот от труда своего бывшего протеже Штриттера Шлёцер не оставил камня на камне, хотя еще в 1794 году рецензировавший этот труд немецкий историк Людвиг Тимотеус Шпиттлер[728] счел его очень перспективным[729]. Подобно Екатерине, Шлёцер высмеивал наивный пересказ «пустейших подробностей» и «нелепых монашеских сказок», взятых Штриттером прямо из источников безо всякой критики. При этом, замечал Шлёцер, «правда состоит в том, что, владея искусством отбора, можно с успехом найти в русских монашеских летописях» рациональное зерно «с таким же успехом, с каким это сделали другие народы в своих». Вообще, этот труд в своем скрупулезном следовании средневековым анналам «неизмеримо далек от истории – не хочется говорить: истории прагматической и пригодной для государственного деятеля, но и для любого мыслящего человека»[730].
На протяжении двух отрезков времени – в 1780-е и в 1790-е годы – Екатерина, в связи с изучением русской истории, занималась также историей немецкого и вообще европейского Средневековья. Такое расширение исторических интересов не могло не произойти, ведь в ее Записках опорой ей служили труды Татищева. Правда, и его интерес к Германии также не был «оригинален»[731], однако наряду с русскими источниками он широко использовал произведения иностранных авторов, в частности немецких историков своей эпохи. «Древних писателей» он читал в немецких и польских переводах. Кроме того, для собственных нужд он заказывал многочисленные переводы на русский с латыни, французского, немецкого, шведского и татарского языков, не в последнюю очередь – переводы французских и немецких переложений с греческого и латинского языков[732]. Екатерина переняла у Татищева политико-дидактическое объяснение тому, почему патриотической историографии целесообразно изучать историю других народов: хотя любому народу полезнее знать историю и географию своей страны, «однако ж без знания иностранных народов истории, наипаче же соседственных дей и деяний, своя не будет ясна и достаточна»[733].
