На тумбочке рядом букет ландышей в стакане. Похоже, Пётр уже был, молодец. Увидев нас с Ниной, сестра попыталась сесть в кровати, состроила болезненную гримасу, схватившись за живот, и откинулась обратно на подушки.
– Лежи-лежи, куда подорвалась, – поспешно сказал я, наклонился и чмокнул в лоб. – Ну, как настроение?
– Не очень, – ответила Инна совершенно чужим, хриплым голосом и состроила страдальческую рожицу, но тут же улыбнулась.
– Что случилось во время операции? – настойчиво спросил я.
– Ой, я же медик, – горько усмехнулась она. – Вот и пошло сразу всё не по плану. Сначала дыхательную трубку не могли вставить. Говорят, рот мне, вообще, открыть не могли, похоже, челюстной сустав, в итоге, выбили. Так потом ещё и кровотечение, говорят, остановить не могли. Голова кружится, швы болят, челюсть болит, горло болит…
– Но… всё на месте оставили? – уточнил я главный интересующий меня вопрос.
– Да-аа! – уверенно ответила сестра, возмущённо глядя на меня, мол, откуда такие мысли? Такую реакцию не подделать.
– Это самое главное. Остальное ерунда, – улыбнулся я с огромным облегчением, – а швы заживут. И с челюстью больших проблем не будет.
И чуть не рассказал, как мне в армии челюсть выбили в первой жизни. Вовремя спохватился. Бытовая ситуация, просто, вздумалось мне двух драчунов полезть разнимать, вот и получил от кого-то из них в запаре. На всю жизнь запомнил мудрость старого изречения – двое в драку, третий в сраку. Небось, родоначальник этого изречения тоже когда-то в похожей ситуации сильно схлопотал.
Но дело не в этом, а в том, что потом до конца жизни, каждой осенью, этот сустав давал о себе знать, отекал и начинались проблемы: рот пошире откроешь чихнуть, зевнуть или крикнуть, а закрыть не можешь: сустав из суставной сумки выскакивал. И вот, стоишь как дурак с открытым ртом, сустав вправляешь…
Но медики какие идиоты! Челюсть, получается, выбили коллеге… Вот почему они так стреманулись… И вот что они хотели скрыть. Но безрезультатно. Инна догадалась по своим ощущениям, однако, не в претензии. А я уж чёрте чего себе напридумывал. В своё время столкнулся с тем, что женщинам даже сами медики рекомендовали не говорить никому, что матку удалили, типа, чтоб не было в семье лишних разговоров, проблем. На мой взгляд, какая разница? Но, видимо, не все мужчины так думают, раз врачи такие рекомендации делают. Вот, и подумал, что медики не просто так насчёт Инны темнят.
– Ну, значит, всё хорошо, – с облегчением сказал я. – Лекарства мы все тебе достали, самые лучшие, лежи, поправляйся. Аришка в деревне у бабушек. Там природа, свежий воздух, цыплятки. За Саньку не беспокойся. Мама уже приехала, на низком старте, ждёт, когда внука отдадут. Детское питание импортное достали две банки, так что выздоравливай и ни о чём не думай.
– Там ещё родители Пети должны прилететь сегодня-завтра, – растерянно сказала сестра. – Его мама тоже собирается с маленьким сидеть.
– Ну, и хорошо, – заверил я её. – Мама наша тогда в деревню к Аришке уедет.
Записал часы посещений, номер палаты, отделение и попросил Нину устроить мне звонок домой. Она тут же на местном сестринском посту и дала мне позвонить. Сообщил маме, что к Инне уже можно. Она опять расплакалась, но всё записала и собралась немедленно выезжать в больницу, пришлось ещё объяснить ей, как сюда лучше добраться. И подсказать, что с каких полок на нашей кухне взять с собой для Инны.
С чувством исполненного долга поехал домой. Всё хорошо, что хорошо кончается. Мама за Инной, на первых порах, присмотрит, всё, что надо – привезёт. От метро позвонил бабушке на работу, вдруг ещё на месте. Но трубку в колхозной конторе уже никто не взял. Ладно, может, догадаются сами нам домой позвонить.
Придя домой, сразу отзвонился Сатчану, доложил о результатах рейда и намекнул, что и по самой фабрике появились кое-какие мысли. Договорились, что он подъедет поговорить, если успеет, сегодня или завтра.
Потом позвонил отцу, поделился с ним хорошими новостями. Он тут же собрался приехать с подарками. Причем не к Инне, а именно к нам домой.
– А что к нам-то? – удивился я.
– Не знаю, как дочь примет, – честно признался отец. – Лучше, через тебя передам. Ты найдёшь, что сказать, чтобы она подарки взяла.
– Ну, начинается, – деланно недовольно ответил я. – Нашли миротворца.
– Извини, без тебя никак, – отмахнулся от моих протестов отец и попрощался до скорой встречи.
Через полтора часа вернулась из больницы мама. Заметно повеселевшая, ничего, особо, не рассказывавшая, но по её виду было понятно, что её отпустило.
А вскоре и отец приехал. Специально не стал вмешиваться, взрослые люди, пусть сами между собой разбираются. Отец, видя, что я не спешу, теряя тапки, ему на помощь, вынужден был сам общаться с мамой, вручил ей подарки для малыша. Галия всех за стол усадила, напряжённость между родителями присутствовала, но они держались очень вежливо и корректно. Молодцы. Батя рассказал, как продвигается дело с институтским ГСК. Доложил, что Галия уже оформлена на работу и включена в списки претендентов на гараж. Надолго он задерживаться у нас не стал, хорошего понемногу. Попрощался со всеми и уехал.
Мама, услышав, что отец нам помогает с гаражом, даже не возмущалась по его поводу, в кои-то веки, и снизошла посмотреть, что он там привёз. В одной сумке были новые тёплые пелёнки, погремушки, пустышки, пузырёк с облепиховым маслом и здоровенный рулон марли. Во второй сумке лежали сложенные, явно, женской заботливой рукой мягкие, уже сто раз стиранные, детские вещички, я даже догадываюсь после кого.
Мама медленно и задумчиво перекладывала на столе многочисленные распашонки, чепчики, пелёнки, крохотные ползуночки, вязаные тёплые носочки. Всё ждал, что сейчас будет. Но ничего не случилось, мама бережно всё собрала и унесла в большую комнату. Ну, будем надеяться, и Инна когда-нибудь успокоится и начнёт с отцом нормально общаться.
Приехал Пётр. Тоже был у Инны, решил к нам заехать на обратном пути, новостями поделиться.
– Родители взяли билеты, прилетают завтра вечером в одиннадцать часов. Встретим их в Шереметьево?
– Конечно, – пообещал я. – Как у Инны дела?
– Думал хуже будет, если честно, – признался зять. – А она ничего, держится. Голос, правда, стал как у портового грузчика, – хохотнул он, – и швы, жалуется, болят.
–
