- В общем, вы меня понимаете.
- Ты немного путаешь, малыш Момо, но я понимаю... Значит, они приезжают за ней?
- Да, они узнали, что она выжила из ума, и поэтому увозят ее в Израиль. Они улетают завтрашним рейсом.
Доктор Кац был в полном восторге и задумчиво поглаживал бородку лучшей идеи мне никогда еще в голову не приходило. Я впервые почувствовал, что мне и впрямь стало на четыре года больше.
- Они очень богаты. У них свои магазины, и они все на собственных колесах. У них...
Стоп, сказал я себе, не стоит перегибать палку.
- ...у них есть все что надо, чего уж там.
- Ц-ц-ц, - поцокал языком доктор Кац, качая головой. - Вот это хорошая новость. Бедная женщина столько выстрадала в жизни... Но почему же они не дали знать о себе раньше?
- Они писали ей, чтоб она приезжала, но мадам Роза не хотела меня оставлять. Мы с мадам Розой друг без дружки жить не можем. Это все, что у нас с ней есть на свете. Она меня бросать не хотела. Да и теперь не хочет. Еще вчера мне пришлось умолять ее: "Мадам Роза, поезжайте к своим родственникам в Израиль. Там вы умрете спокойно, они будут заботиться о вас. Здесь вы ничто. Там вы гораздо больше".
Доктор Кац смотрел на меня, ошарашенно разинув рот. У него даже глаза слегка намокли от волнения.
- Впервые слышу, чтобы араб отправлял еврейку в Израиль, - сказал он, с трудом выговаривая слова, потому что у него был настоящий шок.
- Она не хотела уезжать туда без меня. Доктор Кац стал задумчивым.
- А вы не можете поехать туда вдвоем? Вот это меня задело крепко. Я отдал бы все что угодно, лишь бы куда-нибудь отсюда уехать.
- Мадам Роза обещала мне разузнать там все как следует...
У меня почти голос пропал, до того я не знал, что говорить дальше.
- В конце концов она согласилась. Они приезжают за ней сегодня, а завтра улетают.
- А ты, малыш Мухаммед? С тобой что будет?
- Я подыскал кое-кого на время, пока на меня не придет вызов.
- Придет что?!
Я больше ничего не сказал. Я завяз по уши и не знал, как из всего этого выпутаться.
Мосье Валумба и вся его родня ликовали, поняв, что я все уладил. А я сидел на полу со своим зонтиком Артуром и не знал, где я и что я. Я уже ничего не знал и знать не хотел.
Доктор Кац поднялся.
- Ну что ж, это отличная новость. Мадам Роза может прожить еще порядочное время, хоть и не будет толком этого осознавать. Болезнь очень быстро прогрессирует. Но у нее будут периоды просветления, и она будет счастлива посмотреть вокруг и увидеть, что она у себя дома, среди своих. Передай ее родственникам, чтобы они зашли ко мне, сам я не выхожу, ты ведь знаешь.
Он положил руку мне на голову. Смешно подумать, сколько есть людей, которые кладут свою руку мне на голову. Им это идет на пользу.
- Если мадам Роза придет в сознание до отъезда, передай ей, что я ее поздравляю.
- Хорошо, я скажу ей "мазлтов". Доктор Кац посмотрел на меня с гордостью.
- Ты, наверное, единственный араб на свете, говорящий на идише, малыш Момо.
- Да, митторништ зорген.
На случай, если вы не знаете еврейского, у них это означает: "жаловаться не на что".
- Не забудь сказать мадам Розе, как я за нее рад, - повторил доктор Кац, и я последний раз о нем упоминаю, потому что такова жизнь.
Мосье Заом-старший вежливо ожидал его у двери, чтобы спустить вниз. Мосье Валумба и его племяши уложили мадам Розу в чистую постель и тоже ушли. А я так и остался сидеть со своим зонтиком Артуром и с пальто и все глядел на мадам Розу, лежавшую на спине наподобие огромной перевернутой черепахи, которая для этого не предусмотрена.
- Момо...
Я даже головы не поднял.
- Да, мадам Роза.
- Я все слышала.
- Я знаю, я сразу увидел, как только вы на меня посмотрели.
- Значит, я уезжаю в Израиль?
Я ничего не ответил, только опустил голову еще ниже, чтобы ее не видеть, потому что нам было больно смотреть друг на дружку.
- Ты правильно сделал, малыш Момо. Ты мне поможешь.
- Конечно же, я помогу вам, мадам Роза, но только не прямо сейчас. Я даже поревел немного.
У нее выдался хороший день, и она выспалась, но назавтра к вечеру все стало еще хуже: заявился управляющий, потому что мы уже много месяцев не платили за жилье. Он сказал, что стыдно держать в квартире старую больную женщину без никого, кто бы о ней заботился, и что ее из гуманитарных соображений надо отдать в приют. Это был плешивый толстяк с глазами доносчика, и он ушел, напоследок пригрозив, что позвонит в больницу для бедных по поводу мадам Розы и в Общественное призрение - по поводу меня. И его кустистые усы при этом мерзко так шевелились. Я кубарем скатился по лестнице и догнал управляющего, когда тот уже зашел в кафе мосье Дрисса, чтобы звонить. Я сказал ему, что завтра приезжают родственники мадам Розы, чтобы увезти ее в Израиль, и я уеду вместе с ней, так что он может забирать свою квартиру назад. Тут у меня возникла гениальная идея, и я добавил, что родственники мадам Розы заплатят ему за те три месяца проживания, что мы ему должны, а больница - та ни гроша не заплатит. Клянусь вам: те четыре года, что я заполучил, здорово чувствовались, и теперь я очень быстро приучался думать как надо. Я даже пообещал ему, что если он поместит мадам Розу в больницу, а меня - в Призрение, то будет иметь дело со всеми евреями и арабами Бельвиля за то, что помешал нам возвратиться на землю наших предков. Я выложил ему полный набор, пригрозив, что ему кое-что отрежут и запихнут в пасть, как это всегда делают еврейские террористы, а хуже этого ничего быть не может, если, конечно, не считать моих арабских братьев, которые сражаются за право распоряжаться собственной судьбой и возвратиться к себе на родину, и если он свяжется с мадам Розой и со мной, то будет иметь дело с еврейскими и арабскими террористами вместе взятыми, и пусть тогда пеняет на себя. Все на нас смотрели, и я страшно собой гордился, я и вправду был в своей лучшей олимпийской форме. Мне даже хотелось прикончить этого типа, в таком я был отчаянии, и никто в кафе меня еще никогда таким не видел. Мосье Дрисс, который тоже слушал все это, посоветовал управляющему не встревать между евреями и арабами, потому что это может дорого ему обойтись. Мосье Дрисс тунисец, но арабы у них там тоже есть. Управляющий побелел, как лист бумаги, и сказал, что он просто не знал про то, что мы возвращаемся на родину, и первый будет этому рад. Он даже спросил меня, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Меня впервые угощали выпивкой, как мужчину. Я заказал кока-колу, сказал им "привет" и поднялся на свой седьмой. Больше нельзя было терять ни минуты.
