Авдотья Ивановна уставила глаза на Макарова, но тот сделал ей знак, должно быть условленный, потому что она поняла и шепнула что-то на ухо цесаревне, прибавив:
– Я, если угодно вашему высочеству, могу сходить, тихонько, а вы такая хохотуша, что на вас положиться нельзя, чтобы вы не расхохотались и не разбудили мамашу…
– Если мамаша только заснула, зачем же будить? – серьёзно возразила цесаревна. – О чём указ, Алексей Васильевич?
– О раздаче усердным слугам её величества, государыни родительницы вашей, вотчин и гаков – в поощрение…
– Поощрять – дело доброе, но кого? – принимаясь за перо, как бы про себя говорила цесаревна.
– Да вот хоть бы за усердие наградить угодно было её величеству, к примеру сказать, Авдотью Ивановну. Её величество теперь, по представлению светлейшего князя, уполномочивает Сенат свободные дворы давать без проволочек.
– Да правда ли, что меня имеет в предмете светлейший?! За что бы это? – переспросила со смехом Авдотья Ивановна Макарова.
– Истинно так, ваше превосходительство, я буду иметь честь представить вам лично отписку на дворы, да и гаков несколько, – ответил Макаров, пока цесаревна пробегала указ.
Дочитав до конца и видя подпись светлейшего князя при приложенном представлении, цесаревна ещё раз обратилась к Макарову с вопросом:
– Отчего же не сам светлейший даёт нам указ, а вы?
– Его светлость уехал осматривать крепости по черте граничной и не скоро будет сюда.
– Когда же? – в один голос спросили Макарова цесаревна и генеральша Чернышёва.
– Ночью, на сегодняшний день, – с поклоном ответил кабинет-секретарь, – а мне поручил представить её величеству. Повеление же её величества я имел уже счастие сообщить вашему высочеству.
– Слышала… подписать и мамашу не беспокоить, а ехать к сестре. Изволь… я подписала.
Чернышёва прочитала бумагу, придерживая конец листа, пока подписывала цесаревна. Держа в руке представление Меньшикова, дочитав, она встала с места и, подойдя к Макарову, передала ему, шепнув на ухо:
– Смотри же, занеси перечень. Я сама хочу видеть, сколько назначится.
– Сколько велишь – при тебе и проставлю… только мне не перечь ни в чём…
Авдотья Ивановна ударила по плечу Макарова и сказала вслух, обращаясь к цесаревне:
– Слышите, ваше высочество, мне взятку обещает дать за исходатайствование ему прежней милости государыни.
– А ты, Авдотья Ивановна, за эту услугу заломи с него побольше.
– Я и то, ваше высочество, думала сама, да человек хорош… готов всякому услужить…
– Только не мне… Что я его ни просила – всегда увёртки.
– Никак нет, ваше высочество… я, по искреннейшей рабской преданности, все приказания вашего высочества старался почтительнейше выполнять и содержать в памяти с полною готовностью.
– Да-да, знаем мы твои краснобайства, Алексей Васильич! А сам всё мне пики ставишь… Не за то ли уж, что я норовлю занять твоё место при мамаше? Знаешь, Авдотья Ивановна, я ведь уж себе и указ выходила: чтобы меня за истинного секретаря её величества принимать и почитать и всему написанному мною верить не сумняся.
– Я и сам первый добиваюся подписи вашего высочества, как все теперя видеть могут, – сострил, смеясь, Макаров, и развернул указ с подписью рукою цесаревны: «Екатерина».
– Вишь он какой мошенник… подводит меня! – засмеялась шутница великая княжна, нахмурив бровки. При том, принимая повелительный вид, прибавила: – Господин секретарь, получив наш указ, имеет немедленно уйти распорядиться публикованием оного, а нас не задерживать: выполнять августейшую волю его и нашей государыни-повелительницы…
Макаров, подлаживаясь под тон приказа, стал церемониально отвешивать поклоны и пятиться задом к дверям. Отдав последний поклон у двери, он очень ловко скрылся за нею.
– Поедем же и мы, Авдотья Ивановна, к сестре.
– Лучше пешком пройдёмтесь, ваше высочество, и вы соизвольте посетить мою избу. У меня есть свежее киевское варенье… только что привезли…
– На пробу варенья мы соизволяем, – шутя ответила Елизавета Петровна, входя в уборную, чтобы одеться для выхода.
– А я схожу на ту половину, – в свою очередь вставая, молвила Авдотья Ивановна и вышла в коридор, понимая, что Макаров, наверное, ждёт её где-нибудь. Вопрос о дворах и гаках в это время получил для неё особенный интерес. Она не ошиблась в расчёте: Макаров действительно стоял в коридоре.
– Когда же ты будешь дома, чтобы мне приехать и побеседовать с тобой без свидетелей? – увидя вышедшую, спросил Алексей Васильевич.
– Сегодня, завтра, послезавтра… только вечером, попозднее, чтобы никому не попался навстречу.
– Позднее к тебе не пустят.
– Я накажу, чтобы тебя пустили… ведь не олухи же у меня – знают, кто такой Алексей Васильич.
– Только не надувай, и чтобы никак мне не встречаться с Ягужинским, который и тебе самой, право слово говорю, теперь своими посещениями может только вредить. У светлейшего он на самом скверном счету. Да и в компанию к бывшим друзьям его не принимают.
– Всё знаю… да нельзя же мне его прогнать прямо…
– Скажи, чтобы говорили: дома нет.
– Наказано.
– Ну, стало быть, и не попадёт.
– Мало того. Я так занавешиваю окошки, что света снаружи никак не видно. А с тобой хочу о многом перетолковать.
– Хорошо, хорошо… Перетолкуемся и сойдёмся вплотную. Я не люблю ничего делать вполовину.
– Увидим.
– Только сэку побольше. Грешный человек, привязался я к этому заморскому питью. А все покойный государь… приучил…
– Полно, правда ли?
– Такая же правда, как и тебя.
Авдотья Ивановна зажала ему рот рукой и, ударив по плечу, сказала:
– До свиданья, жду с перечнем.
– Только чтобы ни в чём поперечки и отказу не было.
Чернышёва ещё раз ударила Макарова по плечу, и каждый разошёлся в свою сторону.
Воротясь в комнату, она нашла уже цесаревну Елизавету Петровну совсем одетою, и та, в накидке, стоя перед зеркалом, охорашивалась.
Увидя вошедшую и что-то про себя бормотавшую Авдотью Ивановну, цесаревна сказала ей:
– Могу побиться об заклад, что ты потерпела неудачу? Да и ништо! Подбила меня одеваться, а сама ушла.
– Я думала, что ваше высочество долго изволите собираться, и ошиблась… потому, конечно, стерпеть должна выговор… за опозданье… А сбудься мой расчёт, коли бы вы ещё одевались, – этого бы мне не пришлось выслушать.
– Не заговаривай, не заговаривай. Я совсем не то хотела сказать, а прямо тебе приписывала теперь неудачу в расчёте денежном. Неужели ты думаешь, я не поняла, что ты бегала переговориться с Макаровым? Да тот, мошенник, вернее всего, поманил тебя дворами и гаками, чтобы только ты подбила меня подписать… А как залучил он в руки указ с подписью, так обещанье и отъехало за тридевять земель в тридесятое царство.
– Не совсем так, ваше высочество. Алексей Васильевич от обещанья и теперь не прочь, да ведь только когда пройдёт разметка количества, тогда своими можно считать назначения, а не раньше…
– Стало быть, я и права. На посуле как на стуле. То-то ты нахмурая такая и прибежала: сама-то уж сознаёшь, что ошиблась в расчёте?
– Труните, труните, ваше высочество. А я в своё время всё-таки получу малую толику на бедность и тогда уже буду иметь честь пригласить на банкет к себе всех высоких особ, которые сделают мне честь – соизволят пожаловать.
– Вот бы тебя вместо Остермана посадить чужестранными делами заправлять, ей-Богу, право. Преловко бы ты отъехала от данного обещания.
– Почему вы так изволите заключать, смею спросить…
– Да потому, что я сама называюсь в гости, а ты намекаешь: нельзя ли осадить, подалее.
– Напротив, ваше высочество. Посещение ваше осчастливило бы меня теперь же, если бы соизволили снизойти на покорнейший упрос вашей услужницы.
– От Аннушки – почему не так? Зайдём, пожалуй… А теперь надо прежде высочайшее поручение исполнить. Пойдём же править посольство при голштинском дворе. – И бойкая цесаревна выбежала с крыльца и проворно пустилась к зимнему дворцовому мостику.
Всего через два дома был двор Авдотьи Ивановны, а ещё через дом, Рогузинского, – жилище новобрачных, герцога и герцогини Голштинских. Миновав Чернышёвский дом, цесаревна и её спутница стали подниматься на лестницу апраксинского крыльца.
– Дома сестра? – спросила цесаревна у камер-лакея.
– У себя.
– Не говори ей… стойте здесь. Я захвачу её врасплох. – И побежала вприпрыжку вперёд. – Здравствуй, Анюта! Рада ли гостям? – войдя без предуведомления к сестре, герцогине Голштинской, молвила, подавая ей обе руки, цесаревна Елизавета Петровна.
– Конечно, рада… что за вопрос? – молвила хозяйка, сухо раскланиваясь с генеральшей Чернышёвой, следовавшей и здесь за цесаревной Елизаветой. – Прошу покорно в галерею, у меня тут не убрано, – что-то сунув поспешно в альков и вставая, прибавила Анна Петровна, грустная и сильно не в духе.
