— Да.
— Хорошо. Завтра ночью. Раньше никак нельзя.
Самойлов был хозяином своего слова. На следующую ночь он въехал во двор Сергина. Спрятав девушку под сеном, старики сами уселись так, что ни у кого и мысли не могло возникнуть, что в санях есть кто-либо третий. Только в лесу Маше позволили отдышаться. Обратно возвратились благополучно.
А на седьмой день из деревни Мунозеро полетели позывные, к которым чутко прислушивались там, на Большой земле: сведения о расположении войск противника, его береговой обороне, о складах боеприпасов. А оттуда неслись сюда, в ночь, слова ободрения и поддержки. Да и ночь теперь не была такой непроглядной, как прежде: близился рассвет…
Но работа в тылу продолжала оставаться смертельно опасной. В этом Маша имела возможность убедиться уже на следующее утро после того, как они съездили за грузом. К ней в тайник пришла донельзя взволнованная Мария Антоновна:
— Ну, Валюта, — сказала она, — теперь надо держать ухо востро.
— А что случилось?
— Да жена нового старосты что-то заподозрила. Когда вы ночью возвращались, она, оказывается, с саней глаз не спускала. Думала не заметит никто. А самойловская невестка начеку была. Говорит, и сегодня с рассветом видела, как старостиха в санях ковырялась.
— Чего же она искала?
— А я так думаю: прошлогодний снег. Ладно. Я к тому зашла, чтоб упредить тебя.
Прошло недели две. Все это время жена старосты вела себя крайне подозрительно. Но потом, казалось, она потеряла интерес к сергинскому дому.
Маша продолжала вести свою нелегкую работу. Аккуратно переписанные ею сводки Информбюро появлялись во многих деревнях Заонежья, где все больше становилось доверенных, надежных людей.
Все шло хорошо. Но однажды пришлось разведчице снова вспомнить о старостихе. Видно, не без ее участия пожаловал в дом незваный гость.
Как-то допоздна Маша засиделась за чаем с матерью Сергина — Александрой Федоровной. Разговорились они, довоенную жизнь вспомнили и не заметили, как подкатили к дому щегольские санки, из которых, не торопясь, выбрался дородный, но еще довольно молодой человек в поповской рясе, перепоясанной ремнем, и с тяжелым пистолетом на боку.
Совершенно случайно глянула Александра Федоровна в окно и взволнованно сказала:
— Полезай скорей под лавку, Валюша!
Только успела та последовать этому совету, как священник уже переступил порог.
Странный это был служитель культа. Прибыл он в Заонежье в обозе финских оккупационных войск. Среди населения ходили слухи, что батюшка не только нес в народ «слово божье», но и весьма активно помогал полиции в сборе сведений о «нелояльных элементах». При этом он не брезговал использовать и таинство исповеди, рассчитывая на то, что богомольные старушки по простоте душевной ничего не скроют от своего духовного пастыря. Особенно интересовали его данные о партизанах. С ними у него были особые счеты: ведь это был тот самый священник, который полураздетым бежал когда-то из Липовиц, когда Орлов нанес здесь удар по штабу.
Батюшка вошел в комнату и осенил крестным знамением поспешившую ему навстречу Александру Федоровну.
— Очень холодно нынче, — заметил он, располагаясь на лавке, под которой схоронилась Валентина.
— Так, может, шкалик принести и закусить, чем бог послал?
— С этим подождем… Исповедовалась? — и он в упор взглянул на старушку своими зеленоватыми глазами.
— Нет еще.
— Что ж, кайся тогда, раба божья…
Александра Федоровна стала каяться: и в вере не всегда крепка, и в еде не очень воздержана.
— Слава богу, что мяса нет, а то и в пост тянет к скоромному, — призналась она.
— Отпускаю тебе этот грех. А теперь скажи: не слышала ли чего об этих разбойниках, которых партизанами зовут?
— Видит бог, не слышала, батюшка.
— Ой ли…
— Да чтоб у меня язык отсох.
— Смотри! А язык пусть будет при тебе: а то как иначе сможешь меня потчевать…
Разочарованный поп прекратил исповедь и долго еще утешался шкаликом. Уехал он лишь час спустя, так и не узнав, что одна из тех, кем он интересовался, все это время находилась на расстоянии вытянутой руки от него.
Глава 8 СНОВА ЯКОВ
В ночь на 28 февраля 1944 года Яков Матвеевич Ефимов вновь появился в доме Сергина. Сюда он добрался через несколько часов после того, как совершил прыжок с парашютом в районе деревни Красная Сельга. Николай Степанович, его жена и мать встретили Якова, как родного. А о Маше и говорить нечего: кончилось ее одиночество. Теперь у нее появился верный, испытанный в боях на невидимом фронте товарищ.
— Так вот такие дела, товарищи, — сказал Яков Сергину и Маше. — Иное ныне время пошло, и задачи теперь у нас иные.
— Какие же, Яша? — восторженно глядя на Ефимова, спросил Николай Степанович.
— А вот какие. Конечно, разведданные нашему командованию, как и прежде, нужны. До зарезу. Но этого мало. Дело к развязке идет. Надо нам потихоньку побольше людей для действий в тылу собирать. И действовать надо.
— Это как понять?
— А очень просто: уничтожать следует оккупантов, чтоб земля у них под ногами горела. Тут я кое-чего для этих целей прихватил.
— У Орлова надо нам поучиться, — вдруг сказал Сергии. — Эх, и дал он им в Ламбасручье!
— А откуда знаешь, что Орлов там был?
— Кому же другому? Не случайно и приметы его всюду развешаны, и награду за его голову все увеличивают господа оккупанты. А ты, Яков, на него похож, — вдруг добавил Сергии.
— На кого?
— На Орлова. В приметах как сказано: нос прямой, лицо скуластое, голос глуховатый. И у тебя, как я погляжу…
— Каков Шерлок-Холмс выискался, — рассмеялся Яков. — Да на Руси с прямыми носами, да со скулами, да с глуховатым голосом миллионы. Гляди: и у тебя нос прямой, и скулы есть, и голос глуховатый. Да не ты ли Орлов будешь? Ну-ка, Валя, гляди: Орлов?
— Да брось ты, Яшка, шутить. До Орлова я еще не дорос.
— И опять ошибся: гляди какой вымахал, — хитровато улыбаясь сказал Ефимов и сладко зевнул. — Ну ладно, старче. Утро вечера мудренее.
Яков сразу же возглавил руководство деятельностью разведывательных групп в Заонежском районе. И уже через несколько дней у него была полная ясность о том, каких людей можно будет привлечь к активным действиям.
Все больший масштаб принимала разъяснительная работа среди населения. В доме Сергина систематически слушали Москву. Бабушка в такие минуты выходила на улицу и, делая вид, что чем-то занята, караулила. Остальные собирались в горнице у радиостанции. Окна занавешивали. Маша колдовала у своей «Северянки», и вот уже все взволнованно вслушивались в знакомое: «Говорит Москва!»
