для нас? Перекинуться на Россию пожар не мог, это мне было ясно. В молодежной среде Москвы «оранжевая революция» привела к недолгому карнавальному перевозбуждению. Паломничества пикаперов в «революционный Киев», кутерьма группок под громкими названиями «Мы», «Удар» и «Вперед» ничего сделать бы не могла – и не собиралась. Но «оранжевый пузырь» сильно тревожил как симптом стратегической слабости. Внутри страны это был призыв к нелояльности власти, а вовне – призыв к Западу о вмешательстве. Что тогда означало одно: апелляцию к Джорджу Бушу-младшему, военному императору западного мира. В 2004 году Буш был в зените самоуверенной силы. Он победил на выборах повторно. Карл Роув построил для этого бесподобную коалицию избирателей. Мы сравнивали ее с нашим «путинским большинством», и бушистское издали выглядело столь же прочным. В Кремле забеспокоились.
Путинское большинство устойчиво, но не мобильно. Это демобилизованное «большинство» улице предпочитало диван, телевизор и шлепанцы. В тихой Москве революционный пузырь легко было бы изобразить недорогими средствами нескольких групп активистов. Управляемая демократия Путина висела в пустоте над глубоко деидеологизированным обществом. Она даже не смела требовать верности себе. В Киеве же мы столкнулись именно с идейным вызовом.
Вслед Киеву перевороты прошли в Ливане, Киргизии, попытки были в Узбекистане и Молдове. И все их привечала Америка, и все звала «цветными революциями». Американская доктрина обещала им защиту, но после Ирака поддержка Буша однозначно понималась всеми как военная поддержка. Что если мы следующие? С 11 сентября 2001 года Кремль жил в мире Буша-младшего, и мы не знали, сколько еще проживет этот мир. Говорить о войнах нового типа и разрабатывать боевые контрстратегии стало всемирной модой. Вошли в оборот понятия асимметричной войны, войны информационной, кибервойны, и среди прочих – войны гибридной. Война стала выглядеть стильно, и иконой стиля были Соединенные Штаты. Ведя войны в Ираке и Афганистане, Буш готовился к войне с Ираном – на Каспии, нашем внутреннем озере! Приравняв демократизацию Ближнего Востока к военным интервенциям и поддержав лозунг «цветных революций» на постсоветском пространстве, он поставил нас перед мыслью о гибридной войне. Трудно представить что-то болезненней для Кремля, чем одновременность речи Буша в Тбилиси, восстания в узбекском Андижане и заявлений Ющенко о вступлении в НАТО. Ничто в мире не казалось немыслимым. Лишь когда потоп в Новом Орлеане осенью 2005-го размыл бушистский консенсус, мы допустили, что русский бог переменил гнев на милость. Любопытно, как часто невероятнейшие случаи и бедствия спасали Кремль от беды.
И. К.: Как ты смотришь на то, что случилось на Украине за последние годы? В чем наибольшая разница между Россией и Украиной – как между обществами и государствами?
Г. П.: Не буду изображать равнодушие – с первых дней Евромайдана я не мог отвести глаз от творившегося в Киеве. Во мне воскрес одессит той старой моей Одессы. И я видел, как история Украины договаривает то, что не договорила русская в 1991 году, – беловежский мир испытывался на разрыв. Конец старой Украины, на мой взгляд, не повод для московских пошлостей и пропаганды. На это надо взглянуть глазом историка, Гефтера или Тацита. В нем вскрылась проблематичность наций, возникших вследствие Беловежских соглашений. Теперь я точно знал, что Россия будет испытана следующей. Выпуская в дни Евромайдана книжку об этом («Система РФ в войне 2014 года»), я еще эгоистично надеялся, что жертва Украины отсрочит испытание для России. Увы, при вмешательстве Путина Украина подстегнула русскую метаморфозу. Сегодня Россия внутри испытания, которого не выдерживает.
С развитием Евромайдана украинское государство стало развоплощаться, таять и исчезать, как мир романа Набокова «Приглашение на казнь». То, что я видел в Киеве в те дни, было истощением повседневности, где жили 40 миллионов граждан Украины. В январе 2014-го, когда я в последний раз посетил Киев, государства уже не было, хотя в президентском дворце еще сидел Виктор Янукович. Изображая силу, которой от него ждали в Москве, он свез в столицу сброд «титушек» со всей Украины. В ответ Майдан легализовал отряды самообороны и, как водится, тут же потерял управление ими. Киевский обыватель, былой властелин этих мирных мест, теперь робко пробирался между воюющими лагерями. Майдан еще не победил, а государства уже не стало. Оно кончилось, прежде чем Янукович бежал. Говорили о «рождении нации», тогда как оборвалась склейка советско-украинского гибрида в соборную общность. Новая украинская нация не могла возникнуть в XXI веке из региональной романтики под портретом Степана Бандеры. Это лишило революцию возможности охватить все украинское общество с юго-востока на запад – и Москва ударила прямо в эту щель.
С потерей Крыма революция угасла, развернулась возня претендентов на роль повторного собирателя Украины. Но беда тем, кто застрял среди расходящихся платформ! Одесский Дом профсоюзов – бывший одесский обком КПСС, где 2 мая 2014 года заживо сгорели и задохнулись десятки одесситов, – подтвердил неготовность Украины к универсальной революции. А буржуазной Одессе показал, что конформизм ее больше не спасает. Сожжение живьем в прямом эфире взвинтило военную эскалацию. После одесской гари Россия взревела от неподдельной ненависти, желанной Кремлю и его телевидению. Явились тысячи людей, готовые бросить все и воевать на Украине за русское дело. Но это говорило и об отчаянии найти Россию в самой России. Утопию «русского мира» они искали далеко от Москвы. «Украина не Россия» – верно писал Кучма, но ведь и двух отдельных государств не сложилось. Не создавшие полноценных наций Украина и Россия искали кровавой легитимности в гибридной войне.
Для меня последнюю точку поставило летом 2014-го самоубийство одессита Миши Кордонского – старого друга, педагога и НКО’шника с советских лет, человека вне партий и политики. Его Одесса выгорела, лезть в окоп на воображаемой линии фронта он отказался. А затем в конце лета в Одессе умер папа. С того момента и одессит во мне умер. При похоронах отца в соседнем зале морга ждали прощания еще несколько тел – солдатских. Шли дни гадкой бойни под Мариуполем, Европа действительно стояла на грани большой войны. Одесса ждала наихудшего. Из окон богатых еврейских квартир свешивались флаги лояльности Украине, но я знал, что и российские флаги у них там припрятаны. Впрочем, ничто из этого теперь меня не касалось.
Глеб Павловский. Хождение за силой (послесловие)
Если б не Иван Крастев, я бы не стал писать о своей жизни. Я воображал свою vita activa одной цепью приключений с 1968-го по 2018-й, но вот неувязка: перечитав эту книгу, нахожу себя-соавтора в разладе с собой-читателем. Первому дорога биография, казавшаяся ему цельной, – читателю любопытен сочинитель власти, провалившийся в свой вымысел, как в яму.
Эта книга – о путешествии практикантом в историю аж на полвека. Его отправной точкой была вера в обыкновенность – я рос троечником и лентяем. Необычайно выглядел состав мира, но не мои свойства. Одесса пятидесятых была местом поражений, но как она пахла! Подобный пир запахов я
