Ставрос не знает.
– Он в СИЗО, Нин. Разве это не доказывает, что с чувством самосохранения у него не очень?
– Нет, – резко отрезаю я. – И буду признательна, если впредь ты воздержишься от подобных замечаний.
Герман морщится от попавшего в глаза дыма. В одну затяжку докуривает сигарету, и отбрасывает бычок в урну.
– Прости. Ты права. Это все нервяк. Подбросить тебя?
– Нет. Я отсюда домой.
Потому что дома у нас неприкаянная Вика. Когда начались летние каникулы, я предложила ей съездить в языковой лагерь, но она отказалась. Теперь вот болтается без дела. Испуганный мой воробышек. К бабке и то не загонишь. А старая мегера думает, что это я ее не пускаю. В любое другое время я бы уже озверела от ее истерик, но беременность делает меня удивительно терпеливой ко всем заскокам. Вот бы еще сил побольше! Сонливость просто убивает. Хорошо хоть не тошнит. Почти. Было пару раз, и все. Бог миловал. Если верить моему гинекологу, беременность у меня вообще выходит образцово-показательной. Наверное, чувствует мой малыш, что мамочке сейчас и без него проблем хватает. Не капризничает.
Подъехав к дому, опускаю голову на руль и на несколько секунд застываю так, собираясь с силами.
– Эй! Вам плохо?! – стучат в окно. Подпрыгиваю.
– Господи, вы меня напугали.
– Извините. Чего не хотел – того не хотел. Смотрю, вы лежите. Думаю, может, в голову напекло.
Мужчина еще что-то говорит. Но я не слушаю. Меня опять параноит. Что он здесь делает? Наш дом в тупике. Улица, если ее так можно вообще назвать, короткая. Всего на пять домов. Соседей я знаю. А мужика этого вижу в первый раз. Выходить? Или вызывать ментов и двери блокировать? Так менты в последнее время мне кажутся опаснее самых конченых отморозков. А этот на отморозка совсем не похож. Пожилой. Представительный. В костюме в такую жару.
Заработалась ты, Зайка, вконец.
Разозлившись на себя, выхожу из машины.
– Со мной все в порядке. Просто устала немного. А вы здесь… – оглядываюсь. До ворот всего ничего. Плюс повсюду здесь установлены камеры. Если передо мной не киллер экстракласса, вряд ли он их вот прям все отключил.
– А я вас жду.
– Меня? – брови взлетают вверх.
– Нина Васильевна Зайка?
Медленно сглатываю. После всех дурацких допросов, которым меня подвергли, я на собственное имя реагирую совершенно неадекватно. Так и кажется, что за ним последует «Вы обвиняетесь в чем-то», что они на этот раз придумают. Поэтому вместо того, чтобы ответить, я на выдохе задаю встречный вопрос:
– А вы?
– Василий Петрович. Зайка. Твой отец. – Я покачиваюсь. – Тебе, похоже, правда, нехорошо. – Отец… Отец! Боже мой, подхватывает меня под руку. – Открывай эти чертовы ворота. Тебе нужно прилечь.
– Со мной все в порядке. Просто небольшой шок.
Голос у этого мужчины чем-то напоминает голос моего мужа. Не тембром, нет. Скорее интонациями, свойственными человеку, привыкшему отдавать команды. Не подчиниться которым просто невозможно. Очевидно, поэтому я послушно иду к воротам, пялясь на него во все глаза.
– Похожи? – усмехается.
– А? Нет.
– Похожи-похожи. Ты в меня рыжая.
– Нина? – выскакивает из беседки Вика. – А вы кто такой?! – воинственно.
– Это, Вик, мой отец. А это – Вика. Дочь моего мужа.
– Очень приятно, Вика. Принеси матери чего-нибудь холодненького. Попить.
Мужик опускает меня на садовый диванчик крепкой рукой. Почему-то залипаю на ней. Обычная мужская рука. Что я на ней ищу? Наколки в виде перстней? С губ срывается истеричный смешок. Василий Петрович приподнимает бровь. Кажется, мимика у нас тоже похожа. Мамочки. Как же меня трясет!
– Я ей не мать, – поясняю, едва ворочая языком, когда Вика скрывается за раскидистыми розовыми кустами.
– Мне ли тебе объяснять, что мать и отец – это необязательно те люди, кто тебя сделал?
– Вот как? Ну, вы же отцом представились.
– О как! Зубы есть, значит? А я уж подумал, совсем ты…
– Беззубая?
– Не в мою породу.
– А моя мать разве беззубой была? Плохо же вы ее знали.
– Твоя мать была дурой. Ты уж прости. А знал я ее действительно не то чтобы хорошо.
Вспыхиваю. Абсурдно и противоестественно хочется броситься на защиту своей непутевой родительницы. Она, по крайней мере, у меня была. Чего не скажешь об этом… хм, мужчине. Не могу на него не пялиться. Не мо-гу. Все в нем какое-то противоречивое, сбивающее с толку несоответствиями.
– Мама умерла.
– Я в курсе. Мне твой муж сообщил, ты что, не знаешь?
– Ставрос? Не-е-ет, – протягиваю, хлопая ресницами. – То есть он говорил, что поручил нашей СБ найти вас, но я не знала, что вы общались.
Каждый раз, упоминая мужа, я внутренне сжимаюсь. Мне не хватает его мучительно. Я даже не догадывалась, что тоска может быть такой всепоглощающей. Такой неотступной. Ни на секунду я не забываю о том, что он не рядом. Каждое пробуждение подобно смерти. Потому что, выныривая из сна, я по привычке к нему тянусь. Сладкий миг ощущения его присутствия на грани сна. А потом – как удар о землю. Я одна… Приснилось.
– Мы и не общались. Он мне написал. Номер мой так просто не получить. А написать можно.
– Не торопились же вы с ответом.
– Это потому что письмо до меня не сразу дошло. Я на больничном провел почти три месяца. Чертова травма.
Я заметила, что он прихрамывает. Насчет травмы не врет. Да и сложно мне представить, зачем бы ему вообще это делать. Ну не для того же, чтобы мне понравиться, правда?
– Мы подумали, что вы не хотите этой встречи. – Отвлекаюсь на Вику, которая примчалась, зажав под мышкой бутылку воды, а в руках – два стакана.
– Да нет. Я всегда был не против. Уж не знаю, что тебе мать рассказывала.
– Ничего, – дрожащими руками наливаю нам попить. – Вообще ничего. Она была не очень хорошей матерью. Так что я не в курсе, ни как вы встретились, ни… почему так вообще сложилось.
Сердце колотится. Валерьянки, что ли, выпить? Нельзя мне таких эмоций, если не хочу навредить малышу.
– Насколько не очень? – в командном голосе отца прорезываются стальные нотки, глаза сощуриваются. Надо же. Мы правда похожи. Почему-то замечаю это только сейчас,
