преобразился, но он уже не был совсем незнакомым.
– Он не уничтожен, – проговорила я.
Во всяком случае, он казался перефокусированным, изменённым светом истины, которую я наконец осознала и сияние которой теперь обнажало кусочки, которых я прежде не замечала – снежинки, блестевшие, как слёзы, бледные, как луна, зимние анютины глазки, теснившиеся на валуне, ягоды падуба, яркие, как брызги крови. В этом месте царила торжественность. Зима соткала гимн, а я была слишком отвлечена, чтобы услышать его.
Индиго рассмеялась.
– Почему же Иной Мир должен быть уничтожен?
– Потому что… потому что я думаю, ты ошибаешься на наш счёт, – ответила я. И с каждым словом, срывавшимся с моих уст, я чувствовала облегчение. – В последний раз, когда мы были здесь, я думала, что со мной что-то не так, раз уж я думаю, что мы – не одна душа. Но теперь я знаю, что это – правда, и Иной Мир не рухнул. Он всё ещё здесь. Всё ещё прекрасен.
Индиго не шелохнулась. Облако заслонило солнце, высосав золото из её кожи. Она была словно статуя, выточенная из гранита, а когда заговорила, её голос был хриплым, как шорох гальки.
– Что ты такое говоришь, Лазурь?
Я потянулась и взяла её за руку, стараясь не вздрогнуть от того, какой она была холодной.
– Возможно, мы – изгнанные сёстры-фейри. Возможно, мы сотканы из одного и того же лунного света. Но мы не делим одну душу на двоих, Индиго…
– Ну конечно же, делим, – ответила она.
– Но ты ведь не чувствовала этого всю неделю, да?
– О чём ты? Чего не чувствовала?
– Его. – Моя ладонь коснулась сердца. На этом жесте глаза Индиго сузились. – Лирика. Я встретила того, кто желает меня.
– Нас, – поправила Индиго.
Я покачала головой.
– Нет, Индиго. Он заметил меня. Он даже песню написал для меня. Всю неделю я была с ним. Ты этого не чувствовала?
В тот миг Индиго была мне незнакома, и это вызывало у меня радостное возбуждение. Кем мы были, когда не лепились друг к другу? Если Иной Мир был чудом, можно было только представить, какие чудеса мы найдём внутри нас самих – необработанные мечты, выстраивающиеся созвездиями на задворках нашего разума, атласные артерии, заставляющие приливать кровь к пока не задействованным мышцам. Сама идея была головокружительна – что я пока не была воплощена в жизнь целиком.
– Ты уверена, что он хочет именно тебя? – спросила Индиго.
– Да. – Я глубоко вздохнула, вдыхая аромат снежинок, кровавый привкус зимы и обещание весенних крокусов. – И я тоже хочу его.
Индиго бросилась на меня. Я едва не вскинула руки, чтобы… что? Я даже не была уверена, но неважно. Она не бросилась, скорее подалась вперёд и совершенно внезапно поцеловала меня в губы. Её губы были сухими, холодными от воздуха, а касание – резким, коротким.
Я заставила себя улыбнуться.
– Это сейчас было для чего?
– Ради любви, – тихо сказала она. – Я сделаю ради нас всё, что угодно, Кошачья Шкурка.
На несколько мгновений она замолчала, потом протянула руку и коснулась моего лица. Если она и заметила, что я вздрогнула от этого прозвища – для неё это не имело значения. Для неё эта кличка значила, что я родом из сказки и потому ценна. И неважно, что это была сказка, которую я ненавидела.
– Почему бы тебе не пригласить Лирика в Дом? Покажи мне, как он хочет тебя и только тебя.
Когда она говорила, я заворожённо смотрела, как снежинки укрывают очертания башни мягчайшим бархатом.
Позже я поняла, что это было ошибкой.
Нужно было смотреть ей в глаза.
В тот день, когда я пригласила Лирика в Дом Грёз, небо было цвета яичной скорлупы. Я запомнила, потому что оно казалось странно лишённым всех оттенков синего. В ту ночь я тщательно готовилась. Индиго сказала, что у них с Тати встреча в городе и что я должна прибыть к десяти вечера. Я расчесала волосы до блеска. Надела чёрное длинное атласное платье – рождественский подарок Тати с прошлого года. Ночь казалась благословенной. Даже матери с Юпитером не оказалось дома, и я выскользнула незамеченной.
Я думала, Лирик будет ждать меня у ворот. Когда его там не оказалось, я улыбнулась. Он уже был внутри? Покусывал ногти и взъерошивал себе волосы в ожидании, или писал песни на своих руках?
Когда я вошла в Дом, то услышала звуки виолончели и поняла, что Тати у себя в кабинете.
– Индиго? – позвала я. – Лирик?
Никто не ответил.
В тот миг я ощутила приятное тепло, прокатывающееся по моему телу. Посмотрела на лестницу и начала подниматься. Дышать было тяжело – может быть, из-за нервов.
В конце пролёта я увидела чёрные кованые ступени, что вели к башенке Индиго. И услышала другую музыку – знакомую, но слишком тихую, чтобы разобрать. Тревога поползла по моим венам, а грудь сдавило тяжестью. Может, Индиго пошла помочь Тати, чтобы дать нам немного уединения. Когда я добралась до вершины ступеней, то почувствовала, как меж бёдер всё сжалось, и согнулась, хватая ртом воздух от неожиданного ощущения.
Дверь в комнату Индиго была приоткрыта. Я узнала музыку – песню, которую Лирик записал со своим братом. Он играл её мне почти десяток раз.
Я открыла дверь.
По всему подоконнику и перед зеркалом Индиго были расставлены свечи, и хотя света было немного, его оказалось достаточно, чтобы разглядеть их. Руки Лирика скользили по её волосам, по её обнажённой талии, и она двигалась, оседлав его, откинув голову. А когда вскрикнула, то вскрикнула и я. Я прикусила губу так сильно, что почувствовала привкус крови, и знала – то же самое почувствовала и она.
Я наблюдала, как медленно они осознают моё присутствие. Смотрела, как прекрасное лицо Лирика исказилось от шока. А когда Индиго посмотрела на меня, её лицо ничего не выражало.
– Лазурь? – позвал он, изумлённо уставившись на меня, а потом посмотрел на Индиго, всё ещё сидевшую на нём. – Чёрт возьми…
Лирик оттолкнул её, вскочил с кровати и потянулся за штанами, отброшенными на пол.
– Прости. Я пришёл сюда в восемь, как ты и сказала, а когда тебя не оказалось, мы с Индиго немного выпили, и клянусь, это она начала…
Моё лицо было влажным от слёз. Мысль снизошла на меня издалека.
Я посмотрела мимо Лирика, всё ещё бормотавшего извинения, красневшего, на Индиго. Она поднялась с постели. Её лицо было красивым и безмятежным, но безразличным, как у статуи.
– Лазурь, пожалуйста… – Лирик попытался взять меня за запястье, но я отскочила от
