Поэтому, прослеживая динамику политики обращений, я особо обращаю внимание на вклад в нее администраторов среднего и низового звеньев, вплотную занимавшихся надзором за отправлением католического культа. Непосредственные впечатления этих людей были одной из движущих сил кампании: именно натиск миссионерствующей власти придавал зримость свойствам католической религиозности, которые удивляли, раздражали и даже пугали представителей властей и таким образом влияли на их политическую линию. Я попытаюсь также доказать, что реакция новообращенных на принуждение, хотя и не приводила к легализации их отказа от православия, тем не менее подрывала монополию властей на суждение о результатах обращений, степени их успешности. Применение грубых приемов массового обращения резко снижало шансы на дальнейшее укоренение обращенных в новой вере. Но выявленные разногласия внутри бюрократии позволяют утверждать, что это происходило не только из-за отпора населения жесткой политике обращения. Секулярные эксперименты проводников этой политики могли казаться их же коллегам-бюрократам еще менее приемлемыми, чем неподконтрольность государству тех или иных манифестаций католической религиозности.
М. Н. Муравьев и «латинизанты»: «…Чешуя спала с наших глаз…»
Мероприятия 1860-х годов по обращению католиков в Северо-Западном крае с самого начала мало соответствовали наметившейся тогда же в законодательстве тенденции к индивидуализации обращений. Мысль о необходимости форсировать обращения католиков энтузиасты русификации принялись высказывать в первые же месяцы после подавления вооруженного сопротивления повстанцев. В октябре 1863 года митрополит Литовский Иосиф Семашко (в 1830-х годах главный организатор «воссоединения» унии) получил от виленского генерал-губернатора М. Н. Муравьева запрос о том, стоит ли амнистировать тех из причастных к «мятежу», кто вызвался принять православие. Для дальнейших событий наибольшую важность имело описание Иосифом самой процедуры обращения:
Римско-католическое вероисповедание так близко к Православному Греко-Восточному, что переходу из первого в последнее не положено никаких стеснений… [Православные] священники… обязаны только брать от присоединяемых подписки на непоколебимое пребывание их в Православии и подписки сии представлять чрез благочинных в консисторию…[506]
Вольно или невольно, Иосиф укреплял в головах чиновников представление о том, что переход из католицизма в православие не должен обусловливаться религиозными исканиями. По части соблюдения бюрократической формальности к католикам прилагалась та же мерка, что была прежде в ходу у православных миссионеров, обращавших язычников и мусульман. Пресловутая подписка рассматривалась как гарантия против отпадения в старую веру. В этом Иосиф уподоблялся тем миссионерам, которых еще в 1850-х годах резко критиковал Н. И. Ильминский, видевший в сборе подписок подмену работы по религиозному просвещению новой паствы[507].
Преосвященный Антоний Зубко, до 1839 года униатский викарный епископ, в 1840-х годах глава православной Минской епархии, а в описываемое время — архиерей «на покое»[508], первым из авторитетных местных деятелей сформулировал программу массовых обращений в православие, движимых секулярными мотивами. В доверительном письме Муравьеву в ноябре 1864 года он трактовал миссионерскую деятельность как залог сплочения «всех русских сил здешней интеллигенции»[509]. Вместо ведения вероисповедной полемики Антоний предлагал задействовать ресурс прямой коммуникации между чиновниками и вчерашними крепостными. Обращение в православие должно было происходить в процессе энергичного вторжения государства в повседневную жизнь крестьян. Объясняющий, уговаривающий, взывающий о понимании чиновник сам по себе был тем представлением — или явлением — государства, которое, по задумке, не могло не произвести на простецов неизгладимого впечатления:
Крестьяне, побуждаемые живою благодарностью за освобождение их от крепостной зависимости, охотно бы присоединялись к православию, если б узнали, что этого, для их же блага, желают Государь и батька Муравьев. …Они поверили бы, если б сказал им высший чиновник …вместе с мировым посредником, и соглашались бы быть православными после откровенного объявления и объяснения[510].
Для того чтобы побудить крестьян к самоотождествлению с государством, предлагалось прибегнуть к различным материальным поощрениям и стимулам — раздаче земельных участков, предоставлению небольших займов на льготных условиях, выделению леса для построек[511].
Письмо архиепископа было передано Муравьевым на рассмотрение митрополиту Иосифу. Тот указал на отсутствие «твердых оснований» для деятельности специального миссионерского общества в Северо-Западном крае[512]. Мнение это в принципе не расходилось с муравьевским[513]. Однако, судя по всему, Антоний все-таки сумел заинтересовать Муравьева в возможностях интервенционистского подхода к проблеме приращения православной паствы. До своей отставки в апреле 1865 года генерал-губернатор успел утвердить несколько предложений подчиненных ему администраторов о массовом «возвращении» в православие так называемых латинизантов (или «упорствующих») — тех католиков, которых православное духовенство объявляло «долженствующими принадлежать к православию». Предыстория муравьевских распоряжений такова. Распря между католиками и православными о конфессиональной принадлежности этих людей началась вскоре после «воссоединения» униатов 1839 года. Согласно правилам, утвержденным Николаем I в 1842 году, к «разбору» оспариваемой паствы приступили особые комиссии из духовенства обоих исповеданий. В категорию «долженствующих принадлежать к православию» включались не только недавно «совращенные» в католицизм, но и те бывшие униаты вместе со всем их потомством, которые перешли в католицизм еще до «воссоединения» унии с православием. Формальным основанием для такого требования служило то, что переходы униатов в католицизм были запрещены еще законом 1798 года. Несмотря на то (или как раз вследствие того), что к услугам православных священников были рычаги административной власти, во многих случаях результат их усилий сводился к номинальному причислению «латинизантов» к православному приходу. Часть «упорствующих» ответила на давление укреплением своей католической самоидентификации. В начале правления Александра II фортуна мимолетно улыбнулась «латинизантам». В 1860 году император по докладу министра внутренних дел распорядился прекратить начатые и не возбуждать новых судебных дел о «требовании в православие» тех бывших униатов, которые к 1839 году уже исповедовали католицизм. В докладе подчеркивалось, что продолжение «разбора» может «только приносить вред, воскрешая в памяти народной некоторые стеснительные стороны» мер по «воссоединению» униатов[514].
Но затишье было недолгим. Январское восстание 1863 года, резко усилившее враждебность к католицизму в России, повлекло за собой ревизию достигнутого компромисса. Противники католицизма считали, что прекращение преследований «латинизантов» в конце 1850-х годов произошло «по проискам католической пропаганды». С наиболее примечательным проектом выступил в 1865 году гродненский губернатор И. Н. Скворцов. Он предложил возобновить и расширить работу комиссий по «разбору» паствы. Скворцов подчеркивал, что католическое духовенство деморализовано, а «крестьяне, проникнутые чувством благодарности к Правительству… без упорства могут возвратиться в прародительскую веру». По оценке губернатора, «наибольшее число лиц, остающихся неправильно в католицизме, происходит от смешанных браков», то есть браков католиков с православными или бывшими униатами, и на них-то следовало сосредоточить усилия[515].
Проблема смешанных браков в начале и середине 1860-х годов интенсивно обсуждалась в высшей бюрократии. Ряд ее представителей, ссылаясь на принцип религиозной терпимости, выступал за пересмотр закона 1832 года, который требовал всех детей от брака православного (православной) с лицом другого христианского исповедания крестить в православии. В марте 1865 года министру внутренних дел П. А. Валуеву, несмотря на сопротивление Синода, удалось провести закон, значительно смягчавший упомянутое требование применительно к православно-лютеранским бракам в Остзейском крае. В Западном крае, где среди смешанных браков преобладали браки между православными (в большинстве бывшими униатами) и католиками, речь о подобном послаблении не заходила, ибо после 1863 года власти все больше опасались православнокатолических союзов. Впрочем, как отмечает Верт, страх «совращения» в католицизм внутри семьи уживался с ранее сложившимся оптимистическим воззрением властей на смешанный брак как инструмент обрусения[516]. Разумеется, те, кто разделял эту надежду, были наиболее склонны к ужесточению правовых норм, обязывающих супругов в смешанном браке воспитывать детей в православии. План губернатора Скворцова показателен для данной тенденции. Не желая поощрять появление новых биконфессиональных семей, он предлагал выявить по возможности больше браков, уже давно состоявшихся, которым можно было бы приписать статус смешанных (вопреки убеждению супругов, что они принадлежат к одной католической вере), и подвести всех детей в таких семьях под категорию «долженствующих исповедовать православие»[517].
