Раненые враги цеплялись за борта, пытаясь укрыться. Тот, с разорванным животом, поджал ноги и перестал стонать. Его безусое лицо стало серым.
Трос развязался, и катер потихоньку относило от борта дракара. Но к ним уже подплывал первый перехватчик, в котором рядом с рулевым стоял Власик; его лицо казалось совсем взрослым, да он и был взрослым. Он, не мигая, смотрел на Фила. На шее у него висел «Калашников».
«Вот сейчас он выстрелит, и никто ничего не узнает, – понял Филипп. – Они же все чужие. Был бы хоть Ник… но я его сам на берегу оставил».
Перехватчик мягко ткнулся в борт их катера. Под днищем плеснула вода.
Власик медленно переводил взгляд с простреленного мотора на дно, где лежал без сознания Харви, рулевой, и валялся автомат Филиппа с пустым рожком. Посмотрел в сторону варяжского дракара (его понемногу сносило на отмель). Посмотрел зачем-то на небо.
Был, наверно, уже полдень. От утреннего тумана не осталось и следа. Солнце горело в небесах, как сотня тысяч лазерных излучателей, и отблески на воде слепили глаза. На том берегу, над обрывом, темнел лес. Было тихо.
Раздался щелчок: это Власик поставил автомат на предохранитель.
– Корби умер, – сказал он тихо. – Ты старший, мой ярл. Что прикажешь?
Фил почувствовал, как неприятная слабость опускается со спины до самых ног. Без сил он присел на теплый пластик палубы. Ухватился за леер.
– Хватит, надо кончать с этим, – пробормотал Филипп.
Помолчал и добавил громче:
– Приказ такой: всех в воду. Свидетели нам не нужны. Кто выплывет… расстрелять.
«В доспехах не выплывут, – подумал он вслед за этим. – Вот и берег будет чистым».
На носу катера уже готовили буксирный конец. Но прежде чем подцепить на буксир обездвиженный перехватчик, ребята постарались в точности выполнить приказ молодого ярла. Тяжелые тела скрывались под водой с глухим плеском. Кто-то успевал вскрикнуть и забиться в агонии, оказавшись в холодной воде; тогда высоко вверх летели брызги, и брызги эти порой казались алыми. Но то была всего лишь игра света. Никто не выплыл, и стрелять больше не пришлось.
Глава 5,
в которой великий конунг прощается с верным другом, а молодой ярл – с еще одной надеждой
Корби Суолайнен лежал посреди Перуновой поляны, на ложе из полевых цветов, с венком на груди. Это был уже не Корби, а то, что осталось от Корби после того, как он перестал быть живым. Труп никак не звали, труп ничего не видел и не слышал, ему было все равно.
На виске у трупа виднелся обширный кровоподтек. Ведь Корби умер не сразу, и синяк успел налиться темной, еще живой кровью. Но лицо его стало белым, совсем белым, нос заострился, и соломенные волосы потеряли блеск. Нет, это был уже не Корби.
Но куда же делся тот парень с красивым карельским именем? Сильный и справедливый сотник дружины, всего-то двадцати лет от роду? Вернулся ли он в свою деревню на берегу лесного озера, нашел ли там своих родителей и сестренку? Никто не мог знать этого. Смерть была редкой гостьей в Изваре, и никто не знал, что бывает после: если этого не ведал сам великий конунг Ингвар, то где уж было остальным.
Ребята подавленно молчали. Девушки глотали слезы.
Конунг же стоял неподвижно и смотрел куда-то вдаль, поверх темных фигур идолов, выше деревьев, туда, где в небе уже догорал закат. Он тяжело опирался на свой посох. Со стороны казалось, будто конунг ждет чего-то. Так думал и Филипп, который стоял по правую руку и изредка обращал на отца внимательный взгляд. Младший ярл, стоявший с сестрой поодаль, искоса поглядывал на Фила; но Ленка, сжимавшая руку брата, не оборачивалась. Она была еще бледнее Ника.
Когда от умирающего солнца осталось только кровавое зарево над лесом, конунг сжал крепче свой посох. Тотчас глазницы деревянных богов засветились, а у подножия заклубился светящийся туман – это включилась подсветка; и тогда конунг выступил вперед и произнес:
– Пусть слышат люди и боги.
Он помолчал, словно собираясь с духом.
– Мы прощаемся с нашим братом, – сказал он наконец. – Пусть он и ушел из нашей жизни, но мы непременно встретимся в новом мире. Перун слышит нас. Перун возьмет нас всех в свое время.
Похоже, громовержец Перун и вправду мог слышать это странное заклинание. Глаза идола плотоядно загорелись, и рубин на конце Ингварова посоха откликнулся кровавым блеском. Но вот очнулись и остальные боги; их взгляды скрестились, и в воздухе возникло таинственное мерцание. Напряжение стало невыносимым.
И тут лежащая неподвижно фигура вспыхнула ярким белым пламенем, раздался треск, будто рвался туго натянутый ветром парус, а зрители разом зажмурились – но даже когда вспышка погасла, еще несколько секунд перед глазами возникали и лопались какие-то оранжевые пузыри. Потом стало темно.
Кто-то первым открыл глаза и вскрикнул. Посреди поляны было пусто. Тот, кого называли Корби, исчез из этой истории навсегда, и только разбросанные вокруг, подозрительно скоро увядшие цветы не давали зрителям поверить, что все это им приснилось.
Так ушел мой боевой наставник, непревзойденный стрелок Корби Суолайнен. Я недолго скучал о нем. Почему? Не знаю. Я стал сильным за эти месяцы в Ижоре. Но я твердо помнил, что должен стать первым.
И теперь мой учитель Корби уступил мне свое место.
Когда наш старший товарищ, Власик, вернулся в деревню изгнанников, вышло так, что командиром ижорской дружины стал я сам; уже на следующий день конунг Ингвар, мой отец, представил меня остальным парням в этом новом качестве.
Это было ни с чем не сравнимым удовольствием. Все тридцать бойцов выстроились перед нами, как на скаутской линейке, и мы с конунгом прошли мимо каждого. Я внимательно рассматривал их лица. Плотно сжав губы, они провожали нас взглядами. Замыкающими стояли Янис с Ториком: они восторженно таращили на меня глаза, и я улыбнулся им ободряюще. Не было только рулевого Харви, и я отлично знал, почему.
Должен сказать, что меня это не особенно беспокоило.
Нашлись у меня в эти дни и иные заботы, еще приятнее.
Золото викингов оказалось совсем не таким, как я представлял. Я думал, это будут блестящие тяжелые слитки, наподобие тех, что хранятся в банках, или красивые монеты с портретами королей, или всякие там кольца нибелунгов. Но золото, которым новгородский князь сполна отплатил служивым варягам, было другим. Это были неровные желтые слитки, похожие на помятые шоколадки в обертке, только все разные по размерам и по весу. На некоторых были нанесены какие-то насечки, на других – нет.
Были здесь, правда, и монеты (в кожаных мешках), только тоже неровные и даже не очень-то круглые, с дырками и без. Были и какие-то украшения наподобие сережек в виде страшноватых зверей, с подвешенными к ним кольцами и листочками. Эти подвески больше напоминали погремушки, и я решил, что дарить их девушкам могли только дикари.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
