— Мам, ну я же звонил уже.
— Без "ну", Антон.
— Тогда позвони ему сама. Раз ты мне не веришь.
Марина сглотнула.
— Почему, я верю. Верю. Но я беспокоюсь.
— К семи мы будем дома, — пообещал Антон, и только добавил, прежде чем отключиться: — Эльку забери из сада!
— Обязательно, — пробормотала Марина.
Кажется, что от неё, в её же семье, уже мало, что зависит.
Вечером, с Элей, они до посёлка доехали на автобусе, уже привычно поздоровались с охранниками, и пошли по дорожке к дому. Эля без умолку болтала, и поддерживала рукой лямку своего рюкзачка в виде плюшевого зайца с длинными висячими ушами. Руку из Марининой ладони постоянно выдёргивала, и подпрыгивала рядом.
— Мама, а, правда, у меня свои качели будут? Мне дедушка обещал!
— Раз обещал, значит будут.
— А когда?
— Наверное, весной. Когда снег растает.
Где-то рядом мяукнул котёнок, и Марина невольно взглянула под ноги. А Эля за её руку ухватилась и дёрнула.
— Мама, а горка будет? Эта же растает!
— Я не знаю, солнышко. Вот дедушка приедет, и ты у него спроси.
— Спрошу, — закивала Элька, и лямку рюкзака ещё оттянула. — А мне в садике никто не верит, что у меня будут свои качели. Дураки, да?
— Эля, так нельзя говорить!
Она выразительно надула губы.
— А я им докажу!
— Обязательно докажешь, — пообещала Марина, открывая калитку. Дом перед ними был непривычно тёмным, и у Марины невольно мелькнула мысль: скорее бы Дима с Антоном приехали. Когда они были дома, всё было спокойнее и уютнее.
Войдя в дом, Эля рюкзак осторожно с плеч сняла и замерла, приглядываясь к матери. Но та убирала их верхнюю одежду в шкаф, на дочь не смотрела, и Эля, скинув сапоги, и прихватив рюкзачок, побежала к лестнице. Марина всё-таки посмотрела ей вслед.
— Эля, переоденься обязательно! Скоро ужинать будем!
— Хорошо!
Марина прошлась по комнатам первого этажа и везде свет включила, понимала, что не боится, а просто нервничает, и совсем не из-за того, что они с Элей одни в доме, но со светом всё равно уютнее и приятнее становилось. Но взгляд сам собой без конца к настенным часам возвращался. Ждала Грановича, чувствуя, как внутри дрожит всё. И всё равно ждала, терзая себя за желание его увидеть, и страшась того, как они теперь общаться будут. Может, он успел пожалеть о случившемся? Если так, то жизнь в этом доме невыносимой станет, притворяться Марина вряд ли сможет. И тогда Димка уедет, и останется только сожалеть о том, что всё так обернулось. А ещё Марина никак не могла избавиться от мыслей о том, что он вернулся из Москвы, поехал сегодня на работу, а там идеальная во всех отношениях Наталья, которая, наверняка, тоже ждала его возвращения…
Вот почему ей вчера её осторожность отказала? Если бы подумала о последствиях, то сегодня не мучилась бы от неопределённости, и стольких бы проблем смогла избежать! Как школьница, ей-богу, её поцеловали один раз, а она уже напридумывала себе сказок о любви и счастье, и в омут с головой кинулась. Самой на себя смешно.
Когда к дому машина подъехала, Марина в первый момент дыхание затаила. Потом выглянула в окно, смотрела, как сын выходит из машины Грановича, как Дмитрий на дорожке появляется, ногами топает, снег с ботинок стряхивает. Они с Антоном о чём-то говорили, и Марина вдруг заметила, как сын голову опустил и выглядит виноватым, словно Дима его отчитывает за что-то, а Антон даже не спорит. Марина едва носом в стекло не ткнулась, засмотревшись на это.
— Мама, мы пришли! — известил её Антон от входной двери громким криком. В другой раз Марина непременно попросила бы его тон сбавить, попросила бы не кричать так оглушительно, но сегодня только из кухни отозвалась, проговорила что-то невнятное в качестве приветствия, и осталась на кухне. А в прихожей столько шума, пыхтения, словно там небольшое стадо слонов обосновалось. Даже ножки журнального столика по полу проскрежетали, когда его зачем-то с места сдвинули.
— Привет.
Марина вилки на стол положила, и голову подняла. На Грановича взглянула.
— Привет, — сказала она и даже улыбнулась, правда, глаза тут же отвела в сторону.
Дмитрий прошёл к холодильнику, достал бутылку с минеральной водой и потянулся за стаканом. А сам за Мариной украдкой наблюдал. Она явно нервничала, вокруг стола крутилась, тарелки расставляя, но была уж слишком сосредоточена на этом важном деле. И очень старательно в сторону смотрела, боясь с ним взглядом столкнуться. Дима мысленно хмыкнул. Вот он почему-то был уверен, что так будет. Она утром вела себя, как чужая. Казалось, что если глазами с ним встретится, тут же замертво упадёт от смущения. И Гранович бы такому поведению удивился, если бы за последние недели не достаточно хорошо её узнал. Марина была слишком сосредоточена на окружающих, зачастую забывая о себе. И сейчас, скорее всего, мучается из-за того, как её вчерашний поступок повлияет или может повлиять на их жизнь и спокойствие. И в голове у неё сейчас, наверняка, полно всяческих глупых мыслей и претензий к самой себе. И всё бы ничего, если бы Дмитрий знал, как с этим справиться. Ему никогда раньше не приходилось убеждать женщину в том, что она правильно поступила, когда легла в его постель. Если в юности поначалу уговаривать — да, то вот после — ни разу. А в голове этой женщины столько страхов и сомнений, а ещё неуверенности, что даже он, с его способностью, убеждать людей в своей правоте, рядом с ней несколько терялся. Может, просто сказать ей, что всё хорошо? А вчера ночью было ещё лучше. И проще. Когда она никакими вопросами ни себя, ни его не изводила, а просто была с ним, и он чувствовал её ответную реакцию. Как тогда на поцелуй его ответила, так и вчера просто пошла за ним, доверившись. А потом сомнения доверие вытеснили.
Но ему ведь на самом деле понравилось. И это был не просто секс на скорую руку, без раздумий о постороннем и дальнейшем. Это было влияние момента, когда захотелось взять её за руку, а, если честно, на плечо взвалить и утащить в свою комнату, закрыть дверь и предъявить свои права. Он вчера вернулся усталый, измотанный долгой дорогой по московским пробкам, бессонной ночью до этого, когда вместо того, чтобы отдохнуть, сидел над отчётами, которые свалили на него в последнюю минуту и нужно было либо оставаться в Москве ещё на день или два, или сидеть ночь напролёт, работать, что он и сделал в итоге. В своей московской квартире, большой и, кажется, ещё больше опустевшей за время его отсутствия, ему было неуютно. Даже дорогой дубовый письменный стол, покупкой которого он так гордился, не радовал. Заваленный документами и папками с отчётами, он казался сосредоточением жизни в этой квартире. Всё остальное выглядело забытым и позаброшенным, даже постель, холодная и чужая стояла. Хотя, если честно сказать, Дима эту квартиру всегда недолюбливал. Купил её после развода, в отместку бывшей жене обставил её дорогой мебелью, такой, какая именно ему нравилась, но жить в ней подолгу у него не получалось, постоянно уезжал, а испытывая при этом облегчение, списывал его на то, что он вообще не в состоянии долго усидеть на одном месте. Ему смена обстановки нужна. А мысли о том, что ему в этой квартире пусто и одиноко, предпочитал отбрасывать в сторону. Взрослый занятой мужчина не должен отвлекаться на такие глупости, как одиночество, а уж тем более голову себе этим забивать. А когда вчера вернулся в этот дом, дверь открыл, и на него пахнуло теплом, запахом ёлки и чего-то вкусного, как-то резко выдохнул, и взглядом невольно Марину нашёл. В тот момент даже не понял почему. Но вспомнился их поцелуй, и захотелось большего, причём намного большего и немедленно. Не просто секса, за которым можно было поехать к Наташке и провести у неё вечер в тишине и полной неге, а чего-то по-особенному тёплого хотелось, в продолжение своего выдоха, такого же лёгкого, но острого. За Мариной наблюдал, как она нервничает под его взглядом, но смеётся, общаясь с детьми, как волосы со лба откидывает небрежным движением руки, и, наверное, совсем не понимает, как это выглядит, когда тонкие пальцы тёмные кудри за маленькое ушко заводят. Иногда после этого Марина замирала, ладонь перемещалась на её шею, а сгиб локтя касался груди. У Грановича каждый раз, после такого, в горле першить начинало. Так кто виноват, что он даже не попытался себя остановить, когда выдержка иссякла? За руку её взял и наверх, в свою комнату повёл. Мысль о том, что она не поймёт и не позволит к себе прикоснуться, ещё мелькнула, но как только дверь спальни за ними закрылась, и Дима Маринин взгляд встретил, всё ушло. А теперь вот она его, явно, избегает. Чувство вины её догнало и, кажется, с ног сбило. Да и он тоже хорош, ему, конечно же, не следовало забывать, что Марина требует к себе особого отношения. А он просто уснул, усталость своё взяла, а теперь вот придётся Марине объяснять своё пренебрежительное, как она наверное думает, отношение. Наверное, правильнее всего будет прощения попросить. Вот только как?
