Есть два способа достичь этого острова, отбыв из Смирны. Доехать до крайней оконечности полуострова, после чего надо будет только переплыть залив — это не больше часа на плоскодонке, — чтобы добраться до города с тем же названием, Хиос. Или проделать всю дорогу морем, плывя вдоль побережья от одного порта к другому. Это то, что советует мне Хатем, который полностью осведомлен о делах Марты. При этом поездка, надо полагать, займет целый день, если ветер будет попутным, и два дня, если не будет.
Мой приказчик поедет вместе с нами, и я даже подумывал взять с собой племянников. Разве не обещал я своей сестре Плезанс, что никогда с ними не расстанусь? Но, взвесив все «за» и «против», я предпочел оставить их в Смирне. Мы должны уладить на Хиосе очень тонкое дело, и я опасаюсь, как бы тот или другой не допустил какую-нибудь неловкость. Может, я бы и передумал, если бы они настаивали на том, чтобы сопровождать нас. Но нет, ни один из них не попросил меня об этом, что меня заинтриговало и, должен сказать, немного обеспокоило. Я попросил Маимуна присмотреть за ними по-отцовски до моего возвращения.
Сколько времени проведу я на этом острове? Кто знает? Несколько дней? Две-три недели? Поживем — увидим. Вернется ли Марта со мной? Я еще надеюсь на это. Возможность вновь обосноваться вместе с ней в «нашем» доме в Смирне уже теперь представляется мне самым прекрасным, что только может случиться, а ведь я еще здесь и прямо сейчас могу видеть его стены, двери, ковры и мебель, пока пишу эти строки.
Маимун сказал, что, когда я вернусь, он отправится в долгое путешествие в Рим, в Париж, в Амстердам, конечно, и куда-нибудь еще. Он обещает сказать мне об этом, когда мой ум станет свободнее — настолько, что я смогу его выслушать. Но станет ли мой ум и правда свободнее, когда я вернусь с Хиоса?
Хотел бы я сопровождать своего друга в его поездке. Посмотрим. Сейчас меня утомляют любые планы. У меня есть только одна постоянная мечта: поехать на Хиос вместе с Мартой и возвратиться с Хиоса вместе с ней.
22 января.
Подойти на корабле к побережью Хиоса, увидеть, как мало-помалу обрисовывается береговая линия, за ней встают горы, а рядом с морем кружат несметные стаи чаек — все это, должно быть, успокаивает сердце странника как неторопливое предвкушение награды. Этот остров желанен как земля обетованная, как преддверие Рая. Но тот, кто приплыл сюда, как я — поневоле, — ждет только минуты отъезда.
Всю дорогу во время нашего плавания Марта молчала и старательно избегала встречаться со мной глазами.
В то время как Хатем, пытаясь развеселить меня, рассказывал байку, услышанную им позавчера в Смирнском порту: будто бы на Хиосе, в глубине острова, есть обитель, в которой живут любопытные монашки; как бывает в некоторых монастырях, здесь тоже принимают путников, но совсем по-другому, потому что ночью эти святые женщины, говорят, пробираются к постояльцам и оказывают им внимание весьма далекое от того, что требует любовь к ближнему.
Я поспешил сухо оборвать его и развеять иллюзии своего приказчика, уверяя, что читал и слышал множество похожих басен о совершенно других местах. Но, когда я увидел, что он мне поверил и огонек в его глазах померк, я слегка пожалел, что разбил его мечту. Наверное, я оказался бы более снисходительным, если бы сохранял еще свою веселость.
На острове Хиос, 23 января 1666 года.
С тех пор как мы приехали, Хатем проводит свое время в лавчонках, тавернах и на улочках старого порта, расспрашивая людей о человеке, которого мы ищем. Удивительно, но никто, кажется, его не знает.
Не обманул ли меня Абделятиф? Не понимаю, зачем бы ему так поступать. А возможно, его самого провели его осведомители? Или, быть может, эти последние просто ошиблись с островом, перепутав Хиос с Патмосом, Самосом или Кастро, который некогда назывался Митиленой 38.
Во всяком случае, я доволен тем, как начали развиваться события. Еще несколько дней расспросов, и мы вернемся в Смирну. Марта будет возражать и плакать, но в конце концов решится на это.
И она бросится мне на шею в тот день, когда я увезу ее с собой, выкупив за золото — пусть даже это поглотит треть моего состояния! — фирман, удостоверяющий смерть ее мужа. Тогда мы поженимся, и если Небеса не будут слишком суровы к любовникам, этот бывший муж никогда больше не ступит на землю Джибле.
И, состарившись, окруженные детьми и внуками, мы станем с ужасом вспоминать об этой поездке на Хиос, благодаря Бога за то, что наши поиски оказались бесплодными.
24 января.
Каким очаровательным нашел бы я этот остров, если бы попал сюда при других обстоятельствах! Все здесь так мило моему сердцу, как только я забываю на мгновение, что меня сюда привело. Дома тут красивы, улицы чисты и хорошо вымощены, изящные женщины прогуливаются по городу, и их глаза улыбаются приезжим. Все вокруг меня напоминает былое великолепие Генуи: крепость — генуэзская, одежды — генуэзские, и самые прекрасные воспоминания — тоже генуэзские. Даже греки, заслышав мое имя и узнав, откуда я родом, начинают крепко обнимать меня, проклиная Венецию. Я знаю, что они также проклинают и турок, но не в полный голос. С тех пор как сто лет назад отсюда ушли генуэзцы, этот остров не знал доброго правителя, все люди, которых я встречал, признавали это — каждый на свой лад.
Сегодня утром я повел Марту к мессе. Еще раз — только бы он не стал последним! — она переступила церковный порог вместе со мной, рука об руку, я шел с гордо поднятой головой и с печалью в сердце. Мы ходили в храм Святого Антония, принадлежащий отцам иезуитам. Здесь колокола церквей звонят как в христианских странах и устраивают крестные ходы по праздникам: в облачениях, с балдахинами, с сиянием и золотом Святого Причастия. Права публично отправлять здесь католический культ добился когда-то от Великого Турка французский король, и Порта до сих пор уважает эту привилегию. Даже в это совершенно обычное воскресенье самые богатые семьи пришли к мессе с большой свитой. Стоящие рядом со мной скромные люди произносили шепотом известнейшие имена — Джустиниани, Боргезе, Кастелли. Я мог бы подумать, что оказался в Италии, если бы в двух шагах от церкви, на холме, прекрасно различимые отсюда, не стояли на посту два янычара.
После мессы Марта долго беседовала со священником. Я ждал ее снаружи, и когда она вышла, ничего у нее не спросил, а она ничего мне не рассказала. Может быть, она просто исповедалась. Странным взглядом смотрим мы на тех, кто исповедуется, когда мы сами — в грехе.
25 января.
Хатем снова собрался на поиски этого человека, Марта умоляет его обыскать каждый камень, тогда как я молюсь всем святым, чтобы он ничего не нашел.
Вечером мой приказчик сообщил мне, что он, возможно, напал на след. Пока он сидел в таверне в греческом квартале, к нему подошел какой-то моряк и сказал, что он знает Сайафа, который, по его словам, живет не в городе Хиосе, а к югу от него, вблизи деревни Катаррактис, возле дороги, ведущей к полуострову Кабо-Мастико. Чтобы отвести нас туда, человек, принесший эти сведения, требует султанский золотой. Сумма показалась мне непомерной, но я дал согласие. Мне не хотелось бы, чтобы Марта позже упрекала меня в том, что я не все для нее сделал. Теперь она говорит, что уверена в своей беременности и желала бы найти своего мужа как можно скорее, какой бы ни стала ее жизнь рядом с ним. «А потом — пусть Бог располагает нашей жизнью по своему разумению!»
Я согласился заплатить посреднику — некоему Драго — требуемую сумму и попросил Хатема завтра отвести меня к нему, чтобы я смог увидеть его собственными глазами и сам вынести решение.
В глубине души я еще надеюсь, что это вульгарный мошенник, который ограничится тем, что просто прикарманит громадный куш, прежде чем исчезнуть, так же как и появился. Должно быть, впервые купец так молит Небо, чтобы его обворовали и обманули, чтобы ему солгали!
Ночью я хотел обнять Марту, может статься, в последний раз. Но она с плачем оттолкнула меня и ни разу со мной не заговорила. Наверное, она хочет приучить меня к тому, что ее больше не будет рядом со мной, и самой привыкнуть к тому, что она больше не будет спать, положив голову мне на плечо.
Ее отсутствие уже началось.
26 января.
Прямо сейчас я собирался написать, что я счастливейший из людей, живших когда-либо в Генуе и в ее заморских владениях, как говорил когда-то мой покойный отец. Но это было бы еще преждевременно. Скажу только, что я полон великой надежды. Да, великой надежды, великой надежды. Вновь обрести Марту, увезти ее с собой в Смирну, а потом домой в Джибле, где родится наш ребенок. Да не попустит Бог, чтобы мой пыл изменил мне так же внезапно, как охватил меня!
Я так радуюсь потому, что человек, который должен был отвести нас к мужу Марты, пришел к нам сегодня с превосходными новостями. Я, желавший сначала, чтобы его вовсе не существовало, не жалею теперь о том, что мне удалось встретиться с ним, услышать его, поговорить. О, я не питаю никаких иллюзий насчет этого персонажа, подлой кабацкой крысы, я не могу не понимать, что он рассказал мне все с единственной целью: вытянуть из меня второй золотой, вероятно, соблазненный той легкостью, с какой я дал ему первый.
