Она следила, как его смуглые руки переворачивают страницы, как он разглядывает рисунки, а затем переводила взор на его серьезное лицо. У него были скульптурно очерченные скулы, длинные откинутые назад волосы, уже редеющие на макушке, смуглое лицо. Его взгляд был очень сосредоточенным, почти детским; он словно светился изнутри. За этим лицом наблюдать можно было без устали.
— Хорошо, — сказал он по-французски, перевернув последний лист. Потом медленно перебрал их снова. Время от времени он как бы проводил пальцем черту на каком-нибудь рисунке. Однажды он произнес:
— Это не ласкает взор, — указав на складку ткани на бедрах. — Женщины хотят видеть свои тела удлиненными, — продолжил он, подняв глаза на нее.
Каждый раз, обмениваясь взглядами, они, казалось, становились ближе. Она подумала, что, если бы они могли просто посидеть, глядя в глаза друг другу целое утро, они бы все узнали друг про друга, не вымолвив ни слова. Она заставляла себя думать лишь о профессии, не допуская ничего личного, но что-то в Филиппе Ру делало их общение именно личным.
Он бережно закрыл ее папку и завязал тесемки. Она взглянула на бант, который он при этом сделал. Если бы она смогла сохранить его так навсегда.
— А вы вовсе не похожи на свою мать, — неожиданно сказал он.
Майя вздрогнула.
— Откуда вы знаете?
Он улыбнулся и жестом пригласил ее сесть.
— Я ничего не знаю. Стефани, девушка, которая привела вас сюда, сказала мне об этом. Мне кажется, я встречался с вашей матерью в прошлом году. Она очень важная особа в Америке, да? Мне нравится ваша скромность, то, что вы даже не упомянули о ней.
— Это могло иметь какое-то значение? Он чуть нахмурился.
— Меня касаются только ваш талант и польза, которую вы можете принести нашему дому. Мне очень нравятся ваши работы. Как вы и сообщили в своем письме, ваш дизайн схож с моим… или мой схож с вашим. — Он позволил себе смущенно улыбнуться. — Но наш салон очень маленький. В ателье работает только двадцать девушек. Стефани помогает мне общаться с прессой и клиентами. У меня есть помощница Жозефина. Никаких зарисовщиков, помощников дизайнеров и тому подобного. Если я решусь взять еще одного человека, я должен очень тщательно продумать, какими будут его обязанности.
— Я буду делать все, что угодно! — поспешно сказала она. — Переводы, помощь в связях с прессой — я знаю большинство американских издателей…
Он встал.
— Позвоните мне через неделю, Майя. Я приму решение.
Она мчалась вниз, к выходу на парижскую улицу, перепрыгивая через ступеньки. Весь Париж казался ей замершим в ожидании решения Филиппа Ру. Он был самым очаровательным мужчиной в мире, и он должен взять ее, она знала это, она чувствовала. Она даже не задумывалась, что ей могут поручить: приносить кофе, собирать булавки. Это будет началом, и она сможет говорить, что работает у Филиппа Ру! Она станет его сотрудницей, продолжателем целой школы элегантности! Как Баленсиага был наставником Живанши, Филипп станет ее наставником.
Когда через неделю Майя позвонила в салон, Филипп передал ей через Стефани, чтобы она зашла. Поджидая автобуса, который должен был перевезти ее через Сену на Правый берег, она с трудом сдерживала возбуждение. Наконец она позвонила в дверь. Когда появилась Стефани, Майя подумала, что в ее окаймленных золотистыми ресницами глазах появилось более дружелюбное выражение. А когда в белый салон вошел в своем безукоризненном пиджаке улыбающийся Филипп Ру, Майю охватил трепет, от которого у нее чуть не остановилось сердце. В это мгновение все ее надежды на мир моды, ее идеи и страх перед мужчинами, все ее поиски направления жизни сплавились и персонифицировались в одном-единственном человеке. Впервые в жизни она глубоко и бесповоротно влюбилась.
— Взгляни! — Маккензи помахала почтовой открыткой под носом Элистера.
Он отпрянул и прочитал: «На следующей неделе начинаю работать у Филиппа Ру! С ума сойти! Найти дешевую квартиру невозможно! Приезжай в гости! С любовью, Майя».
— Вот счастливая сучка! — воскликнула Маккензи. — И все потому, что я уговорила ее написать! И если она смогла уйти с середины курса, то и я смогу!
Она бросилась на колени Элистера и обняла его за шею. Она жила в Виллидж почти год. Элистер оставался с ней уже несколько ночей, а спала она с ним гораздо больше, чем несколько ночей.
— Как старая, женатая пара, — говорила она друзьям. Ее соседи по квартире были благородные люди, которые постепенно втягивали Маккензи в свой стиль жизни. Они много говорили о «счастливой карме» и использовании чьей-либо силы для изменения мира к лучшему. Инстинкт подсказывал ей, что они были волной будущего — «детьми любви», которым суждено вскоре заполонить мир. Они устраивали демонстрации против войны во Вьетнаме и увлекали с собой Маккензи. Когда она стояла на Вашингтон-сквер в живой цепи взявшихся за руки и распевала «Мы победим!», она готова была заплакать от того, что является частицей такого прекрасного движения.
— Одна моя половина сливается с ними, — сказала она Элистеру, — я могу так многому научиться у них.
Маккензи соскочила с его колен, села на пол и с серьезным видом уставилась на Элистера.
— У меня есть семья, которая хочет поддержать меня. Так какого черта я теряю время в этой школе? Они все думают, что в любом случае это доставляет мне большое удовольствие!
— Но все совсем не так! — возразил Элистер. — Большую часть времени ты просто валяешь дурака!
— Потому что мне скучно! Если бы я могла уговорить мою семью относительно месторасположения… Ладно, — размышляла она, — если я буду пилить их достаточно упорно, я смогу добиться своего.
— Ага, — согласился Элистер, скручивая джойнт.
— А что, черт побери, ты собираешься делать со своей жизнью? — спросила она его.
— Салон Сассуна платит понемножку, — сказал Элистер. — Кроме того, я все время рыскаю вокруг, чтобы найти новый талант, которым могу заняться, устраивая выступления в клубах.
— А на что же реально ты живешь? — спросила она.
— Я тебе уже говорил. Отец высылает мне небольшую сумму. Каждый месяц я отправляюсь в контору одного мрачного английского банка и получаю ее. На это можно кое-как прожить.
— Если я и в самом деле обзаведусь бутиком, ты займешься паблисити для меня?
— Конечно.
— Я хочу, чтобы ты избавился от этой подачки и сделал карьеру, — сказала она. — Я должна уважать тебя. Я не могу уважать человека, который весь день сидит сиднем. Для этого у меня есть Люк.
— Кто-то звал меня? — Люк просунул голову в дверь, и Маккензи швырнула в него свою туфлю. Она пыталась рассказать об Элистере своим родителям, но единственное, что они хотели знать — «А он еврей?» После этого ей уже ничего не хотелось рассказывать. Ее требования, чтобы они открыли магазин на приличной улице в Манхэттене, не достигали цели. Реджи не был с ней полностью честным. Они не освободились от опеки Эйба Голдштайна. Каждый из них должен был владеть двадцатью пятью процентами компании, которую согласились назвать «Голд!». Они могли объединиться против нее, отменить любое ее решение, но каждый раз, когда такое происходило, она просто швыряла свои двадцать пять процентов на стол и уходила. И они всегда шли на попятный и спешили заверить ее, что она может поступать так, как считает нужным. С самого начала она увидела, что только с ее вкусом компания может добиться успеха, и это позволяло ей так поступать.
