Лицо его было серьезно, даже мрачно, но молодой девушке показалось, что глаза его радостно блеснули при взгляде на нее.
– Я бы немедленно скромно удалился, – сказал он матери, – если бы твой горячий разговор с Маргаритой не касался и меня – ведь ты знаешь, что я принял на себя выяснение этого дела.
– Что же ты хочешь выяснить, когда ты сам убедился, что нет никаких законных доказательств? – спросила, вся, трясясь от злости, старая дама. – По мне, пожалуй, проливайте свет на это позорное пятно, но чего вы этим достигнете? Тебя, Герберт, я совсем не понимаю! Ведь ясно, что если бумаги и существовали, в чем я сильно сомневаюсь, то они были преднамеренно уничтожены. Пойми, что, раздувая это отвратительное дело, ты совершаешь тяжкий грех против Болдуина.
– Как! Ты называешь грехом то, что я хочу исправить его вину? – рассердился в свою очередь сын. – Впрочем, мне все равно, хотел ли покойный скрыть свой поступок или нет, я вступаюсь за права живого и не допущу, чтобы его, их лишили. Я уже знаю слишком много, чтобы оставить невыясненным «это отвратительное дело», как ты называешь внезапно возникший вопрос. Или ты думаешь, что я соглашусь быть пассивным сообщником тайной вины? Маргарита говорит из…
– Не повторяй мне ее бредней! – воскликнула советница, с ожесточением отмахиваясь от него руками. – Всякий знает, что такой праздной девушке достаточно малейшего повода, чтобы разыгралась ее фантазия.
Ландрат обернулся к молодой девушке.
– Не принимай этого близко к сердцу, Маргарита, – сказал он.
– С какой любовью ты ее утешаешь! – насмешливо отозвалась мать. – Ты, кажется, становишься нежным дядей, хотя прежде не чувствовал ни малейшей симпатии к старшей дочери покойной Фанни! Пусть так! Идите оба против меня, которая одна не потеряла головы! Меня вы не убедите, пока я не увижу документов.
– Ты хочешь видеть документы, мама? – спокойно и твердо возразил ей Герберт. – В Лондоне, вероятно, не сгорели церковные книги.
– О боже! Этим ты хочешь сказать, дядя, что мой отец сам уничтожил бывшие у него бумаги? – воскликнула с каким-то тихим отчаянием Маргарита. – Это неправда! Он этого не сделал! Я буду защищать его до последнего, и бороться против этого позорного подозрения! В Лондон не понадобится ехать, в этом я твердо уверена, бумаги должны быть здесь, надо только лучше поискать.
– К сожалению, я не могу оставить тебя в заблуждении, – возразил Герберт. – Мы добросовестно пересмотрели все оставшиеся бумаги, все документы, даже торговые книги, от нашего внимания не ускользнул ни один клочок письма. Я обыскал весь бельэтаж, смотрел и в ящиках столов в парадных комнатах, в которые никогда ничего не клали.
– В парадных комнатах бельэтажа, говоришь ты? – с трепетом спросила Маргарита – А в комнатах бокового флигеля?
Ландрат посмотрел на нее удивленно.
– Как мне могло прийти в голову искать там?
– В страшной комнате красавицы Доротеи, куда столько лет не ступала нога человека, – добавила с ироническим смехом советница. – Ты видишь, Герберт, как логичны и последовательны, бывают девические рассуждения.
– Я видела, как папа незадолго до своей смерти входил туда, – сказала с внешним спокойствием Маргарита, но голос ее дрожал от внутреннего волнения. – Он тогда заперся там.
– Так пойдемте туда сейчас же! – воскликнул ландрат.
Она сбегала вниз за ключом и, вернувшись через несколько минут, столкнулась с Гербертом в дверях галереи; но он был не один, с ним под руку шла вся окутанная толстыми шалями и платками его мать, которая сказала, бросив насмешливый взгляд на внучку, что тоже желает присутствовать при открытии клада.
Глава двадцать седьмая
Маргарита побежала вперед, чтобы отпереть дверь. В первый раз в жизни переступила она этот порог и стояла под расписным потолком. Воздух здесь был пропитан слабым запахом увядших цветов, заходящее солнце бросало красноватый свет через пунцовые маки ветхих, но все еще сохранивших свои краски штофных гардин.
В эту дверь проскальзывала, как говорили, белая женщина, и за ней проносилась, как фурия, госпожа Юдифь в паутинном одеянии, прибавляли многие, верившие в привидения. По этому порогу пробегала украдкой и девушка в открытых башмачках, отправляясь из великолепной комнаты на чердак пакгауза, пугая жителей дома и заставляя вновь ожить предание о хождении красавицы Доротеи.
Советница, входя в комнату, начала махать платком.
– Фи, какой отвратительный воздух! И эта пыль! – воскликнула она возмущенно, указывая на мебель.
Действительно, отливы шелка и бархата, блеск позолоты и великолепных зеркал только слабо просвечивали через толстый слой серовато-белой пыли.
– И ты хочешь уверить нас, Грета, что твой отец бывал здесь перед смертью? Говорю тебе, что эта дверь не открывалась много лет! Впрочем, нет ничего удивительного, что тебе привиделось что-то в коридоре, там до смерти страшно.
Маргарита молчала, бросив многозначительный взгляд на ландрата, она указала ему на следы, идущие по пыльному паркету прямо к стоявшему у окна письменному столу.
Герберт раздвинул гардины, в комнату широкой волной хлынул бледно-золотистый свет солнца и слабо заиграл на перламутровых и металлических арабесках стола.
Это был прекрасной работы письменный стол с вырезной доской, над которой возвышался секретер с дверкой посередине и бесчисленными выдвижным ящичками по обеим сторонам.
Советница, неприятно удивленная, тоже пошла по следу, подняв подол своего платья, и остановилась позади сына и внучки, вытянув шею и не в силах скрыть своего волнения.
Ключ легко повернулся в замке под рукой Герберта, и дверца секретера распахнулась. Ландрат отшатнулся назад, старая дама слегка вскрикнула, а по лицу Маргариты разлилось радостное удивление вместе с глубокой печалью.
– Вот она! – воскликнула девушка с облегчением после напряженного страха ожидания.
Да, это была та самая чудная женская головка, которая когда-то выглядывала из-за жасмина! То же лилейно-белое невинное девичье личико, те же темно-голубые, сияющие как звезды глаза под тонкими темными бровями.
Только белокурые волосы, ниспадавшие тогда тяжелыми косами на грудь и спину, были теперь завиты и подобраны в высокую пышную прическу, и в их бледно-золотых волнах блестели рубиновые звезды красавицы Доротеи.
Ах, так вот почему эти камни «не будет носить ни одна женщина, пока я жив», как заявил с такой страстью Лампрехт в тот вечер, после отъезда гостей! Да, эта дама с рубинами была так же любима и оплакиваема, как и первая, та, что являлась привидением в этом доме.
Старый Юстус остался мрачным печальным вдовцом до конца своей жизни, как и его правнук, возбуждавший всеобщую зависть Болдуин Лампрехт.
Какое демоническое влияние могло побудить прекрасную Бланку, нарядиться совершенно так же, как ее несчастная предшественница, которая сделала одинаковый с нею рискованный шаг и также заплатила за него своей молодой жизнью. Одуряющий аромат несся из шкафа, кругом портрета были нагромождены высохшие розы, принесенные сюда на медленное увядание.
Перед ним лежал последний маленький букет, который Маргарита видела тогда в руках отца, – прелестная Бланка, наверно, очень любила аромат роз.
– Портрет еще ничего не доказывает! – воскликнула дрожащим голосом советница, прерывая внезапно наступившее молчание; растроганные Герберт и Маргарита будто онемели.
– Мои предсказания исполняются, Герберт! Ведь это доказывает только, что слабый человек на время попал в сети кокетки!
Не отвечая, Герберт потянул один из выдвижных ящичков, который, однако, не выдвигался.
– Этот секретер, вероятно, одинакового устройства с письменным столом тети Софи, – сказала Маргарита и, засунув руку во внутренность шкафа, потянула за выступающий узенький деревянный брусок – все ящики левой стороны разом отворились.
В нижних лежали современные дамские украшения вперемежку с разноцветными бантами, конечно, это были реликвии осиротевшего мужа; но один из верхних ящиков был весь заполнен бумагами. Маргарита слышала, как стоящая за нею бабушка с трудом переводит дух. Потом над плечом девушки появилось старое лицо с тонкими чертами, в нем не было ни кровинки, а глаза так и впились в содержимое ящика.
