После 1923 года голландская экономика пережила невиданно бурный рост. Исчез хронический дефицит торгового баланса... С 1920-го но 1929 год перевалка товаров через голландские порты, то есть транзитная торговля с удаленными от моря германскими предприятиями, росла головокружительными темпами — 16 процентов в год... Голландская экономика никогда прежде не знала такого бурного процветания, такие темпы роста остались непревзойденными даже во время бума пятидесятых и шестидесятых годов (145).
Долг платежом красен. Голландия выразила свою благодарность двадцать лет спустя: в первые месяцы Второй мировой войны, когда еще продолжалась битва за Францию, голландские военные заводы уже начали размещать немецкие заказы, а железные дороги были переданы в распоряжение германских властей — теперь эшелоны из Германии могли доходить до самой французской границы (146).
Крупные вотчины промышленных магнатов Германии редко попадали в сети германских фискальных органов, каждый раз все заканчивалось сбором (обесцененных) денег, по большей части со среднего класса: финансовый крестовый поход Эрцбергера, рухнувший под бременем инфляции, сыграл роль бумеранга, больнее всего ударив тех, кого был призван защитить. К 1921 году правые заблокировали в рейхстаге все законопроекты, направленные на конфискацию денег у крупных инвесторов (147).
Итак, бегство капиталов, как было упомянуто выше, было в полном разгаре уже в конце 1919 года; какую именно долю германского достояния праздный класс сумел отложить в иностранных банках, неизвестно. Трансферт таких крупных платежей в марках и их последующий обмен на другие валюты оказывал огромное давление на обменную стоимость марки и на государственный бюджет Германии, которая таким образом лишалась своей налоговой базы.
Опровергая британский тезис, защитники немецкого объяснения неоднократно и вполне оправданно указывали на данные государственной немецкой статистики, которая обнаруживала, что (1) государственный долг возрастал по мере регресса инфляции, и наоборот (при отсутствии, правда, отчетливой систематической корреляции); (2) что падение обменной стоимости марки всегда было круче скорости увеличения объема массы обращающихся бумажных денег (148) и (3) что так называемое внешнее ухудшение положения марки всегда предшествовало росту цен на внутреннем рынке, то есть «внутреннему» ухудшению положения марки (149); то есть только после того, как марка теряла стоимость за границей, происходил рост цен в самой Германии, что и дало повод Хафенштейну обвинить репарационные платежи в таком обесценивании германской валюты и в его катастрофических последствиях. Однако внешнее обесценивание было в действительности обусловлено бегством капитала и только во вторую очередь — требованиями Версальского договора.
Тот факт, что в 1920 году падение марки было не столь драматичным, каким оно должно было быть благодаря бегству капитала, обусловлен противодействием иностранного капитала, который всерьез начал поступать в Германию в 1920 году. В период между 1919 и 1921 годом иностранцы приобрели более 40 процентов немецкой ликвидности (то есть средств в виде наличности и банковских чеков). Интерес иностранцев был чисто спекулятивным: стоило только Германии разочаровать прожорливые устремления и предвкушения инвесторов, как началась бы свалка за реализацию ликвидности (150). Таким образом, то, что германский праздный класс выкачивал из страны, отчасти и временно возвращалось с деньгами богатых «туристов» — британских, американских и французских — во время их беспорядочных набегов, причем эти туристы, платя свои «сильные» валюты, охотились за «дешевыми, как грязь» немецкими собственностью, товарами и услугами.
Немецкий тезис давал половинчатое и неполное объяснение происшедшего феномена: помимо оправдания бегства капитала, оно ни словом не обмолвилось о той сердцевине, вокруг которой образовался нараставший снежный ком гиперинфляции.
Вполне естественно утверждать, что первопричина краха и расплавления германской экономики заключалась в военном займе (151). Вот какую запись сделал в своем дневнике британский пресс-атташе лорд Ридделл во время своего пребывания в Версале:
Мы говорили о компенсациях и контрибуциях. [Ллойд Джордж] зачитал мне меморандум с предложением конфискации германского военного займа, что принесло бы союзникам восемь миллионов фунтов. Я сказал: «Это смехотворная схема. Она порождает целую проблему». Ллойд Джордж: «Да, это очень претенциозное и глупое предложение» (152).
Совсем непонятно, почему Ллойд Джордж должен был считать конфискацию германского военного займа «претенциозным и глупым предложением». Верной была бы абсолютно противоположная оценка: такая конфискация не «порождала бы проблему», но позволила бы ее решить при условии, что «проблема» состояла бы в том, как взыскать с Германии средства, на которые можно было бы восстановить опустошенные области*.
* Это можно было сделать, конфисковав военный заем, заморозив основной капитал, уменьшив ежегодные платежи по процентам и растянув уменьшенную таким образом выплату на два-три десятилетия разрешив при этом Германии в любой момент равной выплатой освободиться от долга. Но в свете той игры, которую начала Британия, игры, целью которой было обнищание простых людей и усиление прогерманской элиты, такие соображения были лишь побочными.
Следовательно, единственным объяснением такой поразительной «небрежности» со стороны британцев можно считать их намерение заложить в этом вопросе бомбу замедленного действия. Конечной целью, как уже было сказано выше, было очищение рейха от военного долга и помочь Германии иностранными инвестициями во второй половине двадцатых годов (ей. следующую главу).
Простые соотношения позволяют сделать интересное наблюдение: между 1919 и 1920 годом деньги, выделенные для выплаты процентов по военному займу и по обеспечению (наличностью) сертификатов, не возобновленных подписчиками, достигли в сумме 30 процентов от общих расходов рейха: то есть, иными словами, эта сумма эквивалентна 60 процентам всех денег (наличными и в чеках), созданных в Германии за указанный двухлетний период (153).
Действительно, помимо того, что богатые немцы переводили богатства страны за рубеж, они — за период с 1920-го по начало 1922 года — также получили наличные деньги за свои сертификаты военного займа, то есть 50 процентов суммы займа было возмещено государством. Другая половина оставалась на руках мелких инвесторов, которые держались за свои сертификаты до конца, до того момента, когда они вконец обесценились.
Выплата процентов по краткосрочным и долгосрочным государственным облигациям плюс погашение наличными деньгами сертификатов военного займа привели к выбросу на рынок большого объема денежных знаков, не имевших физического обеспечения: это был чистый «воздух», чистая инфляция.
Общество распоряжалось этой вброшенной на рынок ликвидностью двумя способами. Либо эти деньги превращали в твердую иностранную валюту и ценные товары, что еще больше обесценивало марку. Либо — альтернативно или одновременно с первым способом — эти средства вкладывали в краткосрочные государственные ценные бумаги, которые до конца 1921 года считались «надежными», — нет нужды повторять, что такой оборот приводил лишь к накоплению процентов на счетах государства.
Именно по этому второму каналу произошло массовое смещение ликвидности в конце 1922 года. В 1920 году иностранцы еще покупали краткосрочные казначейские облигации рейха, что на короткий срок отодвинуло окончательный крах. Однако падение марки стало уже необратимым: после убийства Ратенау и французского вторжения в Рур началось массовое обналичивание ценных бумаг, что, в свою очередь, привело к лихорадочному выпуску банкнот к концу 1923 года, когда государство, бессильное устоять перед необходимостью массового погашения облигаций, на полную мощность включило даже провинциальные печатные станки. Такова была суть расплавления и краха: повсеместное и полное превращение правительственных облигаций в бумажные деньги.
Хафенштейн отнюдь не «разыгрывал из себя невинную жертву», когда публично жаловался, что у него «связаны руки». «Количество ежегодно выпускаемых банкнот... зависело исключительно (впрочем, так же как и сегодня) от количества казначейских билетов, которое общество было готово обновить, приобрести или, наоборот, не приобрести» (154). В 1941 году в частной беседе Гитлер так подытожил оборотную сторону инфляционной динамики — которой, невзирая ни на что, он и был обязан своим великолепным дебютом на политической сцене:
Инфляцию можно было преодолеть. Решающим здесь был вопрос о военном займе: другими словами, выплата ежегодно 10 миллиардов по процентам при долге 166 миллиардов... Для того чтобы выплачивать проценты, людей вынуждали с завязанными глазами идти по бревнышку с бумажными деньгами в руках — отсюда и произошло падение курса валюты. Справедливо было бы отложить выплату процентов по долгам... Я бы вынудил лиц, нажившихся на войне, заплатить звонкой государственной монетой за различные ценные бумаги, которые я бы заморозил на двадцать, тридцать или сорок лет... Инфляция возникла не из-за обращения не обеспеченных золотом денег. Инфляция начинается тогда, когда покупателя вынуждают платить за какую-то вещь больше, чем он платил за нее вчера (155).
