царили беспокойство и удивление. Фолько вошел вместе с двумя купцами: женщиной и… киндатом! Это было очень необычно.
Их имена без энтузиазма выкрикнул церемониймейстер. Антенами готовился серьезным кивком поздороваться с Фолько, но тот еще не заметил его в толпе у помоста.
Вероятно, потому, что он думал о Бискио, потому, что он приехал сюда говорить о Бискио, имя спутницы Фолько привлекло внимание Антенами. В последнее время он стал лучше видеть связь между событиями, обращать внимание на то, что прежде безмятежно пропускал мимо своего сознания. Он пристальнее вгляделся в приезжих. Однако ничего не пришло ему в голову, а ее имя было довольно распространенным.
Фолько приказал внести длинный, узкий деревянный ящик. Он привлек внимание Антенами. Он походил на гроб.
Это и был гроб.
Верховный патриарх Джада не мог бы сказать, что сердится на кузена, но и рад ему он не был. Ему очень нравился Антенами – они вместе проводили памятные ночи, когда были моложе, чем сейчас, – но он хорошо понимал, зачем дядюшка Пьеро прислал своего младшего сына в Родиас, и не был настроен уступать его просьбам.
Он мог бы предложить Антенами остановиться во дворце. Наверное, ему следовало так поступить, но он этого не сделал. Резиденция Сарди в Родиасе была очень хороша, и стоило дать кузену понять, что ему не слишком рады, если он приехал, чтобы просить, уже в который раз, разрешения послать армию в Бискио.
Отказ имел свои причины. Мачера и Сересса упорно противились притязаниям Фиренты, а их мнение было важным. Как и мнение все более уверенного в себе герцога Эрсани на юге, в Касьяно. За этим человеком надо было наблюдать – и не оскорблять его понапрасну. В вопросе о Бискио и об амбициях Фиренты Верховному патриарху было выгодно занять их сторону по нескольким причинам, главным образом финансовым.
Кроме того, хотя в действительности это имело значение только для него, армии Фиренты уже двигались к Бискио, когда все они узнали о падении Сарантия. Скарсоне Сарди был человеком, склонным верить в дурные и добрые предзнаменования, и тот момент был… собственно, сейчас он занимал главное место в его жизни. Ему все еще снились кошмары об этом. И ему почему-то казалось (хотя он никогда этого не говорил), что если он допустит падение Бискио, то никогда не достигнет своей цели – возвращения Золотого города на востоке. Эти две вещи для него слились воедино.
Вряд ли он когда-нибудь сможет отвоевать Сарантий, но мир должен знать, что если этого не случится, то не потому, что Верховный патриарх не прилагал должных усилий!
Прошло несколько лет, но он до сих пор просыпался от этих ужасных сновидений о том, что, вероятно, происходило в стенах города в день, когда армия Гурчу ворвалась в него. В такие ночи тем, с кем он делил постель, стоило больших трудов его успокоить. Некоторым это удавалось лучше, чем другим. Никто не мог избавить его от этих снов.
Патриарх так страстно ненавидел Гурчу Разрушителя, что иногда это шокировало его самого.
Он никогда не был склонен кого-то ненавидеть. Но он отчаянно горевал о том, что Сарантий пал и что именно его будут винить в этом падении – абсолютно несправедливо! Это оказывало пагубное влияние на его жизнь и подвергало риску его душу. И поэтому после смерти он будет лежать, окруженный тьмой и потерянный во тьме, если добровольно позволит дядюшке Пьеро возобновить нападение на Бискио!
А сегодня он получил еще одно предзнаменование: к нему явился военачальник, который отменил атаку своего войска на Бискио в тот год! После падения Сарантия Скарсоне отправил всем влиятельным людям джадитского мира послания о том, что в этом сезоне войны запрещены. Все должны носить траур и добавлять покаянные молитвы в ритуальные песнопения до конца года.
Но Фолько д’Акорси увел войско до этого приказа. Несмотря на то что Теобальдо Монтикола, нанятый Бискио в противовес ему, умер, оставив город беззащитным.
А затем… он гарантировал безопасность города самого Монтиколы, Ремиджио, и его семьи.
Никто не мог этого предвидеть. Она до сих пор действует, эта гарантия, и это до сих пор вызывает тревогу. Любая армия (даже армия патриарха!), движущаяся в сторону Ремиджио, где вдова и брат Монтиколы правят в качестве регентов от имени его маленького сына… кто угодно, приблизившийся к его стенам, вступил бы в схватку с Фолько д’Акорси.
Подобную угрозу нельзя игнорировать. Но можно преобразить ее в нечто такое, что ты уважаешь и поддерживаешь, и известить об этом весь мир. Превратить необходимость в свидетельство твоего собственного благочестия. Он учился это делать, и делал все лучше. Он уже провел здесь несколько лет, не так ли?
Он приказал принять д’Акорси и его спутников – купцов, как ему доложили, никто не знал их имен, – в тот же день, когда они прибыли. Разумеется. Этот человек мог ему понадобиться. Этот человек, вероятно, был ему необходим.
Повинуясь порыву (порывы определяют многое в этом мире), он велел вызвать на эту встречу своего кузена. Он смутно помнил, что Антенами знаком с Фолько д’Акорси. Это было как-то связано с той кампанией против Бискио.
Антенами явился рано, выказав слишком большое рвение. Верховный патриарх тепло приветствовал его, позволил поцеловать свой перстень, а не ступню. Все же это был его кузен, и его отец действительно сделал Скарсоне Верховным патриархом.
Антенами отошел в сторону, как и положено, встал среди высших церковных чинов и придворных, в первом ряду, возле помоста, как и подобает члену семьи Сарди.
Вскоре после этого объявили о приходе Фолько и его спутников.
Они принесли мертвого человека.
Чудесно, чудесно мертвого, вечная слава святому Джаду, дарителю Света, принимая во внимание то, кем этот мертвец оказался.
Фолько д’Акорси сделал все, на что мог надеяться Рафел.
По-видимому, он чувствовал себя в долгу перед ними за то, что они привели его к Зияру ибн Тихону, позволив ему преподнести в подарок Верховному патриарху ашарита, внушавшего большой страх и ненависть, а ныне усопшего, и потребовать все награды, которые могли за это полагаться.
Д’Акорси сохранял серьезность и торжественность, когда патриарх и его двор осознали, кто это такой и как он здесь оказался, а потом начали праздновать смерть человека, который много лет терроризировал Срединное море. Славословия Джаду, богу Солнца, и похвалы правителю Акорси звучали громко и торжествующе. Люди читали и выкрикивали молитвы. Многократно осеняли себя знаком солнечного диска. Такое поведение нельзя было назвать благопристойным.
Скарсоне Сарди (более молодой человек, чем думал Рафел) даже не пытался выглядеть
