Подступил к Краснову и искуситель в лице Савинкова: уберем Керенского, арестуем его. Его фирма никому не нужна – ни для стратегии, ни для политики… Краснов не поддался искушению, но уговаривал Керенского уехать и ждать в Гатчине. Керенский не соглашался…
При этой черносотенной армии, разлагаемой большевиками, оказались и военные комиссары Войтинский и Станкевич. Они выбивались из сил, убеждая армию остаться верной Керенскому, но вместе с Красновым уговаривали Главковерха уехать из армии. Керенский наконец согласился и отбыл в Гатчину.
Кое-как, при содействии комиссаров, заключили соглашение: царскосельский гарнизон не ударит в тыл. Но казаки, проведя больше суток в разлагающей атмосфере, отказались выступить дальше. Они заявили, что это бесполезно, так как пехота не идет…
Это было правильно. Но что-нибудь одно: либо ждать в Царском окончательного разложения, либо поправить конъюнктуру решительными успехами. Краснов убедил казачьи комитеты произвести «рекогносцировку». Если будет неудача, вернутся в Царское и будут ждать.
30-го выступили и пошли на Пулково. Оттуда начали постреливать. Окрестное население, привыкшее к царским маневрам, сбежалось посмотреть. Убеждения разойтись не действовали: царь и тот не прогонял, видали! Мужички и девки не могли взять в толк, что это не маневры.
Но это были не маневры. Пулковская гора была черна от усыпавших ее красноармейцев. Были видны и отряды матросов… Краснову донесли, что подходит большой неприятельский отряд до 10 000 человек. Это был Измайловский полк. Против него послали поезд и 30 человек. Полк не заставил себя ждать и бежал в полном составе.
Но настоящий враг был впереди. И тут разыгралось то единственное сражение, о котором сообщал Троцкий в ночь на 31 октября… Главнокомандующий соображал, на что ему решиться. Может быть, целесообразнее всего была артиллерийская подготовка. Но в это время сотня оренбургских казаков, помня о прежних удачах, бросилась в атаку. Это был решающий и все решивший момент. Рабочие побежали, но матросы устояли. Они отбили атаку и сохранили позиции.
Сотня потеряла 18 человек. Эта цифра существенно отличалась от полутора тысяч, указанных в донесении Военно-революционного комитета. Но эпопея была кончена. Повторять попытки наступления было немыслимо. Надо было отступать.
Еще во время боя были получены тревожные вести из ближнего тыла, из Царского. Там в ответ на требование отказали в патронах и грозят с минуты на минуту нарушить нейтралитет. Пришлось, минуя Царское, отступать прямо к Гатчине. Там предполагалось отсиживаться, ожидая подкреплений. Краснов издал приказ, гласивший: «Рекогносцировка выяснила, что сил недостаточно»…
В час ночи на 31-е армия докатилась обратно до Гатчины. Это были одни обрывки прежней армии, сохранявшей подобие микроскопической, но организованной военной силы. Пулково было Москвой нашего Бонапарта. А сам Керенский ждал во дворце, где некогда протекали дни гатчинского «военнопленного русской революции». Гатчине предстояло стать Ватерлоо.
Гатчину надо было превратить в крепость. Но вместо того город совсем не охранялся. Краснов отдал приказ выставить пикеты. Но приказ не был выполнен. Армии уже не было. Эпопея была кончена.
Утром 31-го пришла телеграмма от железнодорожников. Они требовали перемирия и настаивали на своей политической платформе. Перемирие было единственно возможным выходом. Не выходом вообще, но выходом на несколько часов. Другое дело – политическая платформа железнодорожников.
Произошла жалкая сцена. Законная и неограниченная революционная власть в лице Керенского обсуждала положение с Савинковым и Станкевичем. Савинков настаивал на одном: продолжать боевые действия. Станкевич утверждал, что большевиков необходимо и полезно допустить в правительство. А Керенский, признавая невозможность боевых действий, не допускал большевиков к власти… Краснов был молчаливым свидетелем этой сцены: не дело солдата вмешиваться в политику.[185]
Разговор о «новожизненской» платформе окончить не удалось… Из Петербурга, из Смольного, прибыли парламентеры. Но они разговаривали не в залах дворца, не с Керенским и не с Красновым. Они атаковали казацкую массу и легко достигли своих целей… В качестве парламентера явился известный нам матрос, ныне морской министр Дыбенко. Огромный, чернобородый, красивый, веселый человек – он без труда нашел надлежащий тон в беседе с казаками. По словам Краснова, он в мгновение ока очаровал не только казаков, но и многих офицеров.
Чего он требовал? Официально он также явился с предложением перемирия. Но, разговорившись, он очень быстро перешел к существу дела: выдайте Керенского!.. Дыбенко сыпал шутками и предлагал Керенского поменять на Ленина.
После всего происшедшего для бедных казачьих мозгов это было непосильным испытанием. Что им Керенский? Не с ним ли вышла у них грязная история несколько недель назад? Скажут ли о нем хоть одно доброе слово их собственные командиры? А ведь большевики предложили мир. Большевики обещают через неделю отправить их на родной Дон. И кроме того, за Керенского получат Ленина, которого тут же повесят.
Казаки бросились к Краснову. Выдадим!.. Краснов, по его словам и вопреки утверждениям Керенского, убеждал, усовещал и прогнал казаков. Но дело было плохо. Керенский, одиноко сидя в дальних покоях дворца, чуял правду. Силы и мужество оставили его. Бледный, растерянный, он обращался к Краснову:
– Меня выдадут?!
Краснов ходил, высматривал, разузнавал… К вечеру он сказал Керенскому:
– Из дворца есть выход, который никем не охраняется. Там будет ждать автомобиль.
Казаки приняли окончательное решение. Или просто к гатчинскому дворцу подоспела вооруженная группа рабочих и матросов. Вместе с ней был и Троцкий… Керенского искали по всему мрачному и унылому дворцу. Но не нашли. Керенский бежал в автомобиле. Под вечер, в солдатской шинели и фуражке, через толпу, заполнявшую двор и стоявшую в воротах, Керенского вывел мелкий авантюрист и будущий крупнейший эсеровский провокатор Семенов, состоявший в каком-то качестве при войсках нашего Бонапарта в момент его Ватерлоо.
Так кончились исторические «дела и дни», так кончилась замечательная политическая карьера бурного темпераментом, слабого духом, расхлябанного русского интеллигента, искреннего демократа, театрально-шумливого, но бессильно-неумелого диктатора, присяжного поверенного Керенского. Это был позорный финал. Керенский пожал то, что посеял… Его личность не заслуживала такой судьбы.
Ликвидацией Керенского был завершен октябрьский переворот. Москва еще была полем ожесточенной битвы. Враги и сторонники военного разгрома большевиков еще далеко не сложили оружия. Но сейчас в Смольном была единая и нераздельная власть республики. Ее вооруженные враги стали мятежниками — бесспорно и безусловно…
Переворот, поставивший во главе первоклассной мировой державы пролетарскую партию, был закончен. Открылась новая страница в мировом рабочем движении и в истории государства российского.
Июнь – август 1921 года
Примечания
1
право на существование (франц.)
2
все или ничего (лат.)
3
О себе (лат.)
4
заранее
5
Как известно, Керенский фигурировал в охранке под кличкой «Скорый». Действительно, он стремглав бегал по улицам, прыгая в трамвай и выпрыгивая на ходу обратно. Филеры не поспевали за ним пешком, и, кроме двух пеших, при Керенском стоял еще извозчик. Наблюдение за будущим премьером стоило государству недешево. Из окон «Современника», потушив огни, мы наблюдали, как шпики, завидев в подъезде выбегающего Керенского, спешно усаживались на извозчика и катили за ним. Я же по большей части оставался в редакции ночевать, подвергая огромному риску юридического хозяина квартиры, издателя П. И. Певина, и безмерно радушную фактическую хозяйку, заведующую нашей конторой Е. П. Катаеву, незаменимую помощницу и верного друга чуть ли не во всех предприятиях, где я с тех пор участвовал
6
Так в официальном правительственном сообщении подручный Керенского кадет Терещенко назвал «Новую жизнь», непочтительно отозвавшуюся о сэре Бьюкенене
7
чистосердечно (лат.)
8
смешным (лат.)
9
а Милюков хорошо знал меня за левого; потом он как-то говорил мне, что он читал мои книги и следил за моими печальными «пораженческими» выступлениями
10
Между прочим. М. Л. Броунштейн у нас первый ввел в употребление это слово «комиссар» которым без нужды так злоупотребляли впоследствии
11
это воззвание, которое перепечатывать здесь не стоит, было опубликовано в N 1 «Известий ПБ Совета»
