— Зачем вы полы своих чох такими короткими делаете? — спросил их, не понимая, как так можно изуродовать черкеску.
— В длинных особо по снегу не побегаешь, — объяснили мне постоянно улыбавшиеся Большой и Маленький.
Их так звали, несмотря на то, что они были одного роста. Я, когда услышал их имена, невольно улыбнулся. В моем классе в Тбилиси были два неразлучных друга. Одного прозвали Большой из-за солидного пуза. Другого — Мелкий. Однажды девушка, изрядно уставшая от знаков внимания, которые они оба ей оказывали, решила пошутить.
— Какой же ты Большой, если друга зовешь Мелкий? Тогда ты — Глубокий! — сказала она, насмешливо глядя на обоих друзей.
Кличка приклеилась, хотя Большой очень обижался.
Впрочем, называть кого-нибудь из наших проводников Мелким, язык бы не повернулся. Эти ребята прошли суровую школу гор и военных набегов. Они с жаром рассказывали мне про участие в грабежах как в Княжеской Сванетии,[3] так и в Карачае. И про обычаи кровной мести они знали не понаслышке.
— Коста! Ты же у нас знатный танцор! Спроси этих двух молодцев, есть ли у них обряд воинского танца? — попросил меня Спенсер.
Он даже в своем состоянии не упускал возможности расширить свои этнографические познания.
— Конечно, есть! — подтвердили нам Большой и Маленький. — Ночью, при свете костров, мы втыкаем множество кинжалов острием вверх. Потом под звуки хора и бубна каждый выходит по очереди. Начинает тихо, не торопится. Потом ускоряется. Чем быстрее, тем лучше! Надо так летать между кинжалов, чтобы всем страшно стало! На лице должно оставаться торжественное выражение. Всем своим видом танцор должен показать свое презрение к опасности.
— Боже, какая жалость, что я не увижу столь яркое зрелище, — вздохнул англичанин. — А ты, Коста, так смог бы?
— Эдмонд! Я сыт кинжалами по горло!
Я соскочил с коня. Принялся, как Большой и Маленький, подбирать хворост.
С лесом в Верхней Сванетии напряженка. Почти не растет. Горные гряды вокруг не могли похвастать даже скромным подлеском. Только разнотравьем, иногда по пояс. Отсутствие лесов в Сванетии — палка о двух концах. Нет хищников — им негде прятаться. Но нет и дерева. Так как нам предстоял очередной ночлег под открытым небом, стоило позаботиться об обогреве. Наши проводники чуть ли не с первых минут похода начали этим заниматься. Нас не просили. Жалели. И то! Мы со Спенсером сейчас представляли собой лучшую иллюстрацию к устойчивому обороту «без слёз не взглянешь». Он с двумя обмотанными «культями». Я в два раза краше — с одной.
Большой и Маленький в один голос предложили мне бросить это занятие, поберечь себя. Убеждали, что сами справятся. Я, в свою очередь, убедил их, что уж хворост как-нибудь смогу удержать в одной руке. Вот и шел теперь, собирал. Подбирал здоровой рукой, складывал на полусогнутую больную. Когда набиралось достаточное количество, подходил к одному из двух попутчиков. Те забирали мою «добычу», грузили на лошадей.
Неожиданно Спенсер соскочил с коня. Пошёл рядом со мной.
— Ты уже раз пять тяжело вздохнул, — усмехнулся он. — Что тебе так тревожит? Наши руки?
— Наши головы, Эдмонд!
— Ты имеешь в виду, надеюсь, их содержимое, а не свою смешную шапку? — несмотря на очевидную боль, Спенсер мог шутить.
— Ну, да. Содержимое.
— Что с ним не так?
— Мусора много. Слишком много.
— Во многих знаниях…
— Да, да, да! — я опять вздохнул. — Печаль! Печаль!
Спенсер молчал. Чувствовал, наверное, что меня не нужно подгонять вопросами.
— Знаешь, Эдмонд. Однажды я попал на необитаемый остров…
Вовремя взял паузу, чтобы не ляпнуть, что вспомнил сейчас про Анзер, соседний с Соловками остров, на котором был в 1989 году. Попал туда чудом в составе агитбригады. Развлекали студентов-реставраторов, работавших в стройотряде. Спенсеру о таком не расскажешь. Пришлось серьезно изменить географию моей истории, но не ее суть.
— Ты же знаешь: вся Греция в островах. Случайно остановились. Надо было воды набрать. Я ушел на дальний конец острова. Присел. Черт его знает… Наверняка, сыграло то, что в первый раз за долгое время я оказался один и в полной тишине. Только шум ветра и моря. Тебе же знакомо такое состояние?
Спенсер кивнул.
— И, наверное, вполне объяснимо, что в такие минуты все необычайно проясняется в голове.
Эдмонд мягко улыбнулся, соглашаясь со мной.
— Ты же представляешь, какой ужас окружает меня последний месяц. Он и тебя окружает. Достаточно посмотреть на нас, — я усмехнулся.
— Да уж! — Эдмонд подтвердил. — Кровь и грязь!
— Да, Эдмонд, кровь и грязь!
— Но у нас было и много счастливых минут!
— Я и не спорю. Только сидя на том острове я вдруг подумал: для чего все это? Обстоятельства? Потому что в таком случае мы проживаем яркую жизнь? Потому что мы люди? Цари природы?
Спенсер пожал плечами.
— Потом я подумал, что тот камень, на котором я сидел… И все камни вокруг меня. Все чахлые деревца, росшие поблизости. Я уже не говорю про море… Все это мудрее меня.
Спенсер удивился.
— Да, да, Эдмонд. Простой камень мудрее нас с тобой. Он лежит здесь тысячу лет, и еще тысячу пролежит. Ну, ты понимаешь, я говорю образно…
— Конечно, понимаю.
— Ей, природе, плевать на наши страсти. Она равнодушно смотрит на нашу возню. Она грустно усмехается, когда мы орём, что мы её цари! Мы живем только благодаря её милости. Жаль, что вспоминаем про это только в тот момент, когда она нам о себе напоминает. Когда демонстрирует свою силу. Разве мы думаем о своём величии, когда молимся во время шторма, например? Стоит какому-либо вулкану на краю земли — нет, не взорваться в извержении — просто «пукнуть», выбросив миллионы тонн пепла в атмосферу, и солнце уже не пробьётся через этот пепел. Разве мы бахвалимся, когда земля уходит из-под ног во время землетрясения? Нет! Так же трясёмся от страха и молимся. Молимся. Просим природу пощадить нас. Природа сжалится. Мы вздохнём. А уже в следующую секунду опять напялим корону на голову. И обо всем забываем. О том, как нам было страшно, как мы были уверены, что вот-вот потеряем жизнь…
Я огляделся. Заметил вдали на склоне огромной горы бьющий из ледника родник.
— Секунду! — попросил Спенсера.
Потом обернулся к проводникам. Спросил. Они подтвердили.
— Вот! — я ткнул в родник. — Знаешь, что это?
— Нет.
— Здесь берет начало Ингури. Одна из самых значительных рек Грузии. Можно сказать, что здесь Грузия и родилась. Тысячи лет, Эдмонд! Тысячи! Без остановки вытекает вода из ледника! И течет к Черному морю. Несёт жизнь! Мы заснем сегодня, проснемся утром, а вода будет литься. Мы сожжем сегодня вечером этот хворост, но завтра другие на этой же дороге подберут новый. Наши кости сгниют, а этот камень так и будет здесь лежать. И какие из нас тогда цари?
[1] В то время в Вольной Сванетии сохранялись принципы демократии. Выбираемый глава общины должен был демонстрировать скромность всем своим видом.
[2] Принятое в Закавказье название черкески.
[3] В Западной части Верхней Сванетии существовало владение князей Дадешкелиани, называвшееся Княжеской Сванетией.
Глава 19
Блохастое величество
Большой и Маленький замахали нам руками, на что-то показывая. Из низких кустов на куче камней выглядывала любопытная мордочка маленького зверька. Я увидел его в первый раз в жизни наяву. Только фотографии и картины эпохи Возрождения позволили определить, что это — горностай. Я замер от удивления, не желая пугать его. Но горностаю, кажется, было все равно. Он с любопытством осматривал нашу кавалькаду. Словно хотел услышать ответ Спенсера.
— Ты видишь его, Эдмонд?
— Да, да! — кажется, и он был поражен смелостью горностая.
— Почему не готовишь свою пращу? — спросил я Большого.
Он начал активно чесать себе левую грудь правой рукой. Я посмотрел на зверька. Что-то явно причиняло ему дискомфорт.