— Интересная теория. Но мы не поощряем нарушения программы.
— Бывает, что пациенты поступают по-своему.
— Себе во вред.
— А вы не думаете, что иногда они сами понимают, как им будет лучше?
— Как правило, нет. Если бы я так думал, то не мог бы с чистой совестью брать с них триста долларов в час, не так ли?
Триста долларов. При такой оплате — и таком интенсивном лечении, которое они проводили, — трое пациентов могли содержать всю клинику.
Я спросил:
— Это суммарный гонорар — ваш и вашей жены?
Он расплылся в улыбке, и я понял, что задал правильный вопрос.
— Эту сумму платят лично мне. Жена получает двести. Вы потрясены этими цифрами, доктор Делавэр?
— Они выше того, к чему я привык. Но мы живем в свободной стране.
— Вот именно. Большую часть своей профессиональной жизни я провел в колледжах, университетах и государственных больницах, где лечил бедных. Запускал в действие лечебные программы для людей, которые не платили за это ни гроша. На теперешнем этапе своей жизни я счел, что будет только справедливо, если плоды накопленных мною знаний я предложу богатым людям.
Взяв из прибора серебряную ручку, он покрутил ее в пальцах и положил на стол.
— Значит, — сказал он, — вы полагаете, что миссис Рэмп могла сбежать из дома?
— Думаю, такое возможно. Когда я вчера разговаривал с ней, она намекнула, что планирует внести кое-какие изменения в свою жизнь.
— Вот как? — Голубые глаза замерли в неподвижности. — Какого рода изменения?
— Она дала понять, что ей не по душе дом, в котором она живет, — слишком велик, и все богатства вокруг. Что она предпочла бы что-нибудь попроще.
— Что-нибудь попроще, — повторил он. — И все?
— Да, пожалуй, все.
— Ну, ее исчезновение при таких обстоятельствах вряд ли можно считать упрощением. Нет ли у вас каких-нибудь клинических впечатлений, которые объясняли бы случившееся?
— Миссис Рэмп — приятная дама, — продолжал он. — Весьма милая. У каждого возникает инстинктивное желание помочь ей. Клинически же ее случай достаточно прост. Случай из учебника: классически обусловленное патологическое состояние страха, усиливаемое и подпитываемое такими важными факторами, как снижающая беспокойство постоянная изоляция и замыкание в себе, подкрепленное сниженной социальной ответственностью и повышенным альтруизмом окружающих.
— Обусловленная зависимость?
— Именно так. Во многих отношениях она уподобляется ребенку — это характерно для всех больных агорафобией. Они зависимы, ритуалистичны и в такой степени привержены рутине, что цепляются за примитивные привычки. С течением времени фобия усиливается, и их поведенческий репертуар резко сокращается. Под конец они застывают в бездействии — тут своего рода психологическая криогеника. Больные агорафобией — это, по сути дела, психологические реакционеры, доктор Делавэр. Они не сдвинутся с места, если их не ткнуть посильнее. Каждый шаг дается им с величайшим переживанием. Вот почему я не могу ее себе представить весело удирающей из дома в поисках чего-то неведомого.
— Несмотря на успешный ход лечения?
— Конечно, ее прогресс радует, но впереди еще долгий путь. И жена, и я наметили обширные планы.
Это было больше похоже на соревнование, чем на сотрудничество. От комментариев я воздержался.
Развернув еще одну пластинку жвачки, он сунул ее в рот.
— Курс лечения хорошо продуман — мы предоставляем пациентам максимум всего в обмен на наши огромные гонорары. По всей вероятности, миссис Рэмп вернется и продолжит лечение.
— Значит, вы не беспокоитесь за нее?
Он усиленно жевал, издавая слабые чавкающие звуки.
— Я озабочен, доктор Делавэр, а беспокойство непродуктивно. Оно продуцирует лишь тревогу. Я приучаю своих фобиков держаться от него подальше, а себя — применять на практике то, что проповедую.
15
Он проводил меня до двери, продолжая говорить о науке. Пересекая лужайку, я заметил, что «сааб» был продвинут больше вперед. За ним стоял серый «рейнджровер». На запыленном лобовом стекле выделялись чистые полукружия от работы стеклоочистителей.
Я представил себе Гэбни за рулем машины, продирающейся сквозь мескитовые заросли, и уехал оттуда с мыслью о том, какую странную пару представляли собой эти двое. Она на первый взгляд была ледяной королевой. Готовая к бою, привыкшая отстаивать свои права — я видел, почему они с Мелиссой ощетинивались при встрече. Но налет инея был таким тонким, что таял от одного испытующего взгляда. Под ним открывалась ранимость. Как у Джины. Может, это и послужило основой для необычайно сильного сопереживания между ними?
Кто кого приобщил к маленьким серым комнаткам и к искусству Мэри Кассатт?
Но какова бы ни была причина, похоже, что ей было не все равно. Исчезновение Джины было для нее потрясением.
Муж же ее, казалось, напротив, настойчиво стремился отмежеваться от этого дела. Пожав плечами, он отнес патологию Джины к рутинным случаям и обратил страдание в слова медицинского жаргона. Однако несмотря на кажущееся безразличие, он примчался в Лос-Анджелес из Сайта-Инес — это два часа езды. Так что он, возможно, был обеспокоен не меньше жены, просто более умело это скрывал.
Все тоже распределение обязанностей между мужским и женским полом.
Мужчины встают в позу.
Женщины истекают кровью.
Я думал о том, что он рассказал мне о гибели сына. И как он это рассказывал. Легкость и гладкость изложения заставляла предположить, что он уже рассказывал это тысячу раз.
Может, он так восстанавливает душевное равновесие?
Или он действительно овладел искусством оставлять прошлое в прошлом?
Может, в один прекрасный день я позвоню ему и попрошу дать мне несколько уроков.
* * *
Было без десяти десять, когда я вернулся в Сассекс-Ноул. Одинокая полицейская машина все еще патрулировала улицы. Должно быть, я уже прошел проверку, потому что никто меня не остановил, когда я подъехал к воротам.
Голос Дона Рэмпа по переговорному устройству звучал сухо и устало.
— Нет, все еще ничего. Подъезжайте.
Ворота медленно открылись, и я проехал. На участке были включены дополнительные лампы, и их свет, яркий и холодный, создавал имитацию дневного освещения.
Других машин перед домом не было. Чосеровская дверь была распахнута. На пороге стоял Рэмп. Он был без пиджака.
— Совершенно ничего не слышно, — сказал он, когда я поднялся по ступеням. — Что говорят доктора?
— Ничего стоящего. — Я сообщил ему о звонке Урсулы относительно Мелвина Финдли.
Его лицо вытянулось.
Я спросил:
— От Чикеринга еще что-нибудь было?
— Он звонил примерно полчаса назад. «Ничего нового, с ней, вероятно, ничего не случилось, не волнуйтесь» — ведь речь идет не о его жене. Я спросил его, не стоит ли связаться с ФБР. Он утверждает, что те не станут влезать в это дело, пока нет оснований считать, что имело место похищение, причем желательно, чтобы было похоже на вывоз жертвы за пределы штата.
Он всплеснул руками, потом безвольно уронил их.
— Жертва. Я и думать не хочу о ней как о жертве, но...
Он закрыл дверь. Холл освещен, но дальше дом был погружен в темноту.
Он направился к выключателю, расположенному по другую сторону от входа, шаркая ногами по мраморному полу.
— Ваша жена когда-нибудь говорила вам, почему Макклоски это сделал? — спросил я.
Он остановился полуобернувшись.
— А почему вы спрашиваете?
— Хочу понять ее — как она отнеслась к нападению.
— Как отнеслась — в каком это смысле?
— Жертвы преступления нередко решают провести собственное расследование, выяснить какие-то факты и детали. Хотят получить информацию о преступнике, о его мотивах, стремятся понять, в силу каких причин они сами стали жертвами. Хотят понять смысл случившегося с ними и как-то оградить себя на будущее. Ваша жена предпринимала что-нибудь в этом роде? Дело в том, что никто, похоже, не знает, какой мотив был у Макклоски.
— Нет, ничего такого она не предпринимала. — Он пошел дальше. — Во всяком случае, насколько мне известно. И она понятия не имела, почему он это сделал. Откровенно говоря, мы об этом почти не разговариваем: я принадлежу ее настоящему, а не прошлому. Но она действительно говорила мне, что этот ублюдок отказался признаться, — в полиции ничего не смогли от него добиться. Он был пьяница и наркоман, но это ничего не объясняет, верно?
— Какие наркотики он употреблял?
Рэмп протянул руку, щелкнул выключателем и осветил огромную комнату в передней части дома, в которой Джина Рэмп и я сидели вчера в ожидании Мелиссы. Вчерашний день казался древней историей. Графин с горлышком, похожим на лебединую шею, наполненный какой-то очень прозрачной жидкостью янтарного цвета, стоял в окружении нескольких старомодных бокалов на крышке переносного бара из красного дерева Он протянул мне бокал. Я отрицательно покачал головой. Он налил себе с палец, поколебался, удвоил порцию, потом закрыл графин пробкой и отхлебнул.
