— Ну, так по работето можно? — прищурился Зебриевич.
— По работе я и здесь успею. Я говорю, что вы очень торопились, раз взяли с собой лишь ручную кладь. Что там? — Алексей кивнул на лежащий рядом с пальто черный кожаный портфель.
— Всего лишь деловые бумаги, — пробормотал Зебриевич, хватая портфель и прижимая его к себе. — Ничего для вас ценного.
— А как же Интернет? — подмигнул Алексей. — Или не доверяете электронной почте? Предпочитаете по старинке? Векселя? Ценные бумаги? Аккредитив? И много там?
— Извините, я опаздываю на самолет. — Зебриевич решительно поднялся.
— Так ведь посадку еще не объявили! А ну сядьте, — велел он.
Банкир без сил опустился на диван.
— От кого вы бежите? От меня или от Сажина? Что, Дмитрий Александрович узнал о ваших проделках?
— Вамто какое дело? — пробормотал Зебриевич.
— Я знаю, кто убил Анжелику Голицыну.
— Она сама пьяная свалилась за борт!
— Это версия, которая всех устраивает. Но мыто знаем, что ей помогли. Рассказывайте, Семен Абрамович!
— У меня через полчаса посадка. — Банкир демонстративно посмотрел на часы. — Если у вас есть ордер на мой арест — предъявите, и я, пожалуй, задержусь в этой стране.
— Но рветесь на Землю обетованную. Понятно. Нет у меня ордера.
— А на нет, извините… — Зебриевич развел руками.
— За что вы так не любите Сажина?
— Не люблю? — банкир посмотрел на него с удивлением. — Извините, я не оперирую такими понятиями. Есть люди удобные для меня, а есть неудобные. С Сажиным крайне трудно договориться. Почти невозможно. А ведь я ему предлагал сотрудничество. Но он не понимает своей выгоды, — с сожалением сказал Зебриевич. — Мы могли бы разбогатеть только на страховых премиях. У него ведь крупный бизнес, бывает и скоропортящийся товар, срыв поставок. Я бы мог все это устроить. — Он тяжело вздохнул. — Но Сажин — это Сажин. Видать, у бабы своей научился. Данька правильно про нее сказал: в честности, когда она сильнее всех остальных человеческих качеств, есть чтото отвратительное.
— Он и вам это говорил? — хмыкнул Алексей. — Видать, это его больное место, Голицына. А Сажин с вами не хочет иметь никаких дел. Тогда вы подсунули его жене любовника. Точнее, попытались. Но Дарья Витальевна на провокацию не поддалась. И какова была реакция Сажина?
— Он гордится своей женой, — признался Зебриевич. — Посмеялся надо мной. Сказал, что я плохо разбираюсь в людях.
— Зачем вам так надо было их развести? Она бы получила половину всего, так? И попала бы под влияние Голицына. А там уж вы бы легко прибрали холдинг к рукам.
— Это всего лишь ваши фантазии, — поморщился Зебриевич.
— У меня нет при себе диктофона.
— Знаю я эти ваши штучки, — с опаской сказал банкир. — Поэтому, извините, я не понимаю, о чем вы.
— Ведь вы видели, как Голицын столкнул жену за борт.
— Не понимаю, о чем вы.
— Вы были в сговоре или Голицын действовал в одиночку? Целью было подставить Сажина, это понятно. Домашняя заготовка или экспромт? Колитесь, Семен Абрамович! Кто столкнул ее за борт, Голицын или всетаки вы?
— Да идите вы… — прошипел Зебриевич, уже не сдерживаясь…
На семи ветрах, в новогоднюю ночь
— Сема, тебе уже хватит, — подошедшая к столику жена решительно отставила в сторону наполовину пустую бутылку виски.
— Женщина, ша! — Зебриевич лихо опрокинул рюмку, которую успел налить, пока Софа ходила в уборную.
— Да что ж ты творишьто! — пришла в ужас жена. — Сема, что на тебя нашло?! У тебя же гастрит! О детях подумай!
— Я о них и думаю. — Зебриевич мрачно посмотрел на вторую половину. Спросил: — Где Сажин? Куда он подевался? Поговорить надо.
— В баре. На него только что при всех вешалась Анжелика, — презрительно сказала Софа. — Женщине не пристало столько пить! И так себя вести! Бедный Данечка, — жалостливо посмотрела она на Голицына, который стоял у лотков с горячим, у шведского стола. — Вот уж кому не повезло с супругой! Ну что она нашла в этом Сажине?
— Не скажи, — хохотнул Зебриевич. — Сажин мужик. Да еще весь в белом… Ну а он что? Анжелика — баба красивая. Неужто устоял? Я знаю, что Дашка его не балует. В смысле к себе не подпускает.
— Он из вас самый трезвый. Почти и не пил, — с уважением сказала Софа. — Они с Анжеликой, наверное, и сейчас ругаются.
— Ругаются?
— Она ж ему сказала, что он импотент!
— Да ты что?! — Зебриевич расхохотался. — Смелая тетка!
— Какой позор! На них все смотрели! И зачем мы только сюда поехали, в этот круиз?!
— Погоди. — Зебриевич решительно встал изза стола.
— Куда?! Не пущу! — вскочила и Софа.
— Да погоди ты!
Он, слегка пошатываясь, направился к Голицыну, который все еще не решил: рыба или мясо?
— А твоято набралась, — хлопнул его по плечу Зебриевич.
— На себя посмотри, — огрызнулся Дан. — Тоже нарядился. Вон галстук из кармана торчит.
— А я что? Я при своей бабе. А вот твоя на твоего же лучшего друга вешается. При всех. Хотя вы ведь с Сажиным давно уже не друзья. Позорището, а? Так и тащит его в койку! Озабоченная. Что ж ты, Данечка, бабу свою не удовлетворяешь? А она еще орет, что Сажин импотент! Упректо не по адресу.
— Где они?! — взвился Голицын.
— В баре. Софа не выдержала, убежала. Она таких слов не знает, какими они обмениваются. Кругом он тебя, Данька, сделал, Сажинто. И дочку его тебе не заполучить. Девица с норовом, знаю я ее. Вся в папку своего.
— Не оченьто и нужна, — усмехнулся Голицын.
— А жить на что будешь? Бабки где? Погоди, завтра день наступит — Сажин все тебе расскажет про твою дальнейшую жизнь.
— А именно?
— Как говорится, расставит все точки над i, — пьяно рассмеялся Зебриевич и пожаловался: — Чтото я и впрямь перебрал… Выпрет тебя, Данька, Дмитрий Александрович из своей фирмы. По миру пустит.
— Это мы еще посмотрим, — пробормотал Голицын, опуская на ближайший столик все еще пустую тарелку и доставая из кармана мобильник. — Алло? Даша? Ты уже легла?
Он покосился на Зебриевича и отошел в сторонку, прижимая к уху трубку. «Актер, — невольно подумал тот, глядя, как на глазах меняется у Дана лицо, голос становится вкрадчивым. — Где ты, девочка моя? Тебе одиноко? Мне тоже…»
Голицын засунул мобильник обратно в карман и направился к выходу из банкетного зала. Зебриевич ринулся за ним:
— Дан! Постой! Ты спятил?!
— Отвяжись!
— Тебе жить надоело?! — Зебриевич вцепился в рукав его пиджака.
— Иди к своей жене! — стряхнул его Дан, словно надоевшую муху. — Вон она, места себе не находит! Так, мечется от пирожных к креветкам! Ну и жрать же вы…
— Данька, не безумствуй. — Зебриевич помял ладонями лицо, пытаясь протрезветь. Нет, надо на свежий воздух, однозначно. — Они и так разведутся. Я дал ей координаты того парня…
— Какого парня?
— Из отеля на Мертвом море. Которого ее муж нанял. Они сегодня списались.
— Спасибо, что сказал! — откровенно обрадовался Дан. — Мне будет проще. Где, ты говоришь, моя жена? В баре?
— А, так ты к ней идешь… — протянул Зебриевич. — И правильно. Уложи ее лучше спать, нам всем спокойнее будет. А я пойду выпью еще. Надо же старый год проводить.
— А ты разве еще не проводил?
— Два уже проводил. Сначала наш, потом финский с эстонским. Так Землято круглая!
— Да, тебе еще много пить, — усмехнулся Голицын. — Ну, иди, наслаждайся процессом.
«Ага. Сейчас», — банкир вернулся к столу, и, предупреждая осуждающий взгляд жены, велел:
— Минералки. Живо. Похолоднее.
— Сейчас, — вскочила Софа.
«Чтото будет», — думал он, глядя, как жена на доступной ей скорости несется в бар, чтобы попросить бармена достать бутылку минеральной воды из холодильника. Или налить ее в стакан со льдом. Софа такая, если муж попросит, то и летом, в самую жару, снега достанет, а зимой, в лютый мороз, раздобудет огненную грелку. Софа — это его надежный тыл. Но далеко не всем так повезло с супругами.
— Как дела, дорогая? — Голицын крепко взял жену за локоть и нагнулся к самому ее уху.
— Господи, напугал! — вздрогнула Анжелика.
— Значит, ты задумала мне изменить? Прямо здесь, когда я рядом. Всегото отошел на пару минут к шведскому столу, за закуской. Интересно, где ты собралась это сделать? Неужели в нашей каюте? На супружеском ложе? И с кем? С моим лучшим другом! А он тебя послал на… — Голос его был ласковым. — Выходишь в тираж, милая. И пластика больше не помогает. Сажин не клюет на силиконовые титьки. Хотя сам же за них заплатил. А ты, дура, не понимаешь, что он таким образом от тебя отделался. Сует тебя под нож хирурга в надежде, что после очередного наркоза ты не очнешься.
— Да иди ты… — оттолкнула его жена.
— Обидно, да? А Сажин — завидный мужик. Да еще миллионер!
