на стыд.
— Вера должна подвергаться испытанию. То, как мы реагируем, определяет нас.
Она медленно поднимает взгляд, склонив голову набок.
— Ты веришь в Бога.
— Я католик.
Она долго молчит.
— Ты удивляешь меня, Сейнт. Чем больше я узнаю о тебе, тем больше ты сбиваешь с толку.
— Безнравственный человек все еще может молиться за свою душу. — Я открываю дверцу и вылезаю, наблюдая через крышу машины, как она делает то же самое. Она стоит спиной ко мне, уставившись на церковь так, словно это какая-то иностранная, неизвестная концепция. Обходя машину, я подхожу к ней и переплетаю свои пальцы с ее. Она опускает взгляд на руки, и уголки ее губ приподнимаются в легчайшем намеке на улыбку.
В церкви тихо, вокруг ни души. Снаружи вдалеке раздается автомобильный гудок, но он не проникает в тот пузырь спокойствия, который существует здесь. Присутствие чего-то большего недвусмысленно.
Каблуки Иден цокают по древнему каменному полу, их слабое эхо отражается от сводчатого потолка.
— Я не люблю церкви, — выдыхает Иден.
— Почему? — Как можно не захотеть испытать абсолютное спокойствие, которое приходит от пребывания в церкви?
Она поворачивается ко мне лицом, и когда моргает, по ее щеке скатывается одинокая слезинка.
— Мама умерла четыре года назад. Отец умер, когда мне было одиннадцать. За последние десять лет я была в церкви только на их похоронах. — Такая юная душа пережила столько трудностей.
— Твоя мать была религиозной?
Она отвечает не сразу.
— Она верила в Бога, но не в правила какой-либо религии. Это было скорее духовное занятие. Она верила в то, что нужно быть доброй к людям и делать мир лучше. — На губах Иден появляется мягкая улыбка. — В комнате становилось светлее, когда она входила в нее. У нас было не так много денег, но она отдала бы свой последний пенни кому-нибудь другому, кто в этом нуждался. Мама была доброй и порядочной, и она умерла. — Она вытирает слезы, которые теперь текут по ее щекам. — Как я могу поверить во что-то, что могло отнять ее у меня?
Я сажусь на переднюю скамью, и она неуверенно садится рядом со мной.
— Когда-то у меня была сестра, Ниав. Она умерла в возрасте двух недель. На похоронах выступал священник. Он сказал: мы посланы на эту землю, чтобы учиться, стать хорошими людьми и очистить наши души, чтобы мы могли вознестись на небеса и быть с Ниав. У Ниав уже была чистая душа. Вот почему ее рано вызвали домой. — Я помню, как был десятилетним мальчиком и ненавидел свою умершую сестру, потому что мне наверняка пришлось бы жить вечно, чтобы когда-нибудь стать достойным Его милости. Как получилось, что она родилась чистой, а я таким испорченным? Это казалось несправедливым.
— Ты действительно в это веришь? — спрашивает она.
Я надеюсь, что это не так, иначе мне суждено провести вечность, пытаясь искупить свою вину. Теперь я убийца. Сколько времени требуется, чтобы смыть с души подобный грех? Десять лет? Пятьдесят? Сто?
— Иногда вера — это просто дать кому-то то, во что можно верить, — говорю я.
Эти темно-зеленые глаза встречаются с моими.
— Ты думаешь, я должна верить? — Как она может не верить?
— Я думаю, тебе нужно во что-то верить, ангел. Какой вред может принести вера? — Я не могу отдать ей Отто прямо сейчас. Но я также не могу смотреть, как она сдается. Если она падет, то и я тоже, потому что она — мой единственный шанс на искупление. Я чувствую это. Когда она прикасается ко мне, это духовно, свято, трансцендентно.
Ее взгляд останавливается на статуе Пресвятой Девы, и она медленно поднимается на ноги.
— Почему католики молятся Пресвятой Деве?
— Это не молитва ей. Больше похоже на просьбу о помощи и руководстве. — Как у ангела.
— Как у матери, — шепчет она.
— Да.
Она останавливается перед статуей и неуверенно протягивает руку, проводя кончиками пальцев по щеке девы. Воздух колеблется, и я понимаю, что наблюдаю момент, когда ангел возвращается домой. Это библейское и знаменательное событие. Смотри, Господь, я привел к тебе твоего ангела. Я отведу ее обратно в твои любящие объятия.
Она благоговейно склоняет голову вперед и остается в таком положении в течение долгих мгновений, безмолвно беседуя с Богом. Я ревную, зная, что ее услышат, в то время как меня встречает только тишина.
Наконец, она поднимает голову и смотрит на меня через плечо.
— Спасибо. За то, что привел меня сюда.
Встав, я выхожу с ней из церкви. Как только мы переступаем порог, внешний мир врывается обратно. Реальность обрушивается на нас, и эта печаль снова появляется в ее глазах.
— Ты думаешь, мой брат мертв? — спрашивает она. Я знаю, что это не так.
— Нет.
— Я видела новости. Я знаю, что Билл Бромли и его брат мертвы. Их убил Картель? Они уничтожили всю банду?
Я вздыхаю.
— Братья Бромли облажались со многими людьми. Их мог убрать кто угодно. — Она опускает голову, издавая тихое шмыганье носом. Придвигаясь ближе, я нежно беру ее за подбородок, заставляя посмотреть на меня. — Все еще есть надежда, — произношу я эти слова, и они правдивы, но эта надежда тает, потому что возвращение Отто — это моя гибель. Теперь, когда я проклял себя, у меня заканчиваются варианты.
Она снова шмыгает носом, пытаясь натянуто улыбнуться.
— Тогда я буду надеяться. По крайней мере, еще один день.
Наверное, жестоко смотреть, как она страдает, но она сама сделала это со мной. Я убил ради нее. Я отдал себя дьяволу ради гнева ангела.
Теперь ангел должен спасти мою душу.
Глава
24
Иден
Я брожу по идеально подстриженному кладбищу, проходя мимо надгробий; за некоторыми хорошо ухаживают, в то время как другие брошены гнить, как и люди под ними.
Я замечаю большой дуб и направляюсь к нему. Ветер колышет листья, а в воздухе разносится аромат скошенной травы и земли. Птицы щебечут
