Аркадия тянуло к ней все сильнее и сильнее, а после сегодняшней встречи все мысли его были только о Ксении. Уже в который раз он перебирал в памяти подробности их свидания. Взгляды, слова, которыми они обменялись… Девушка конфузилась и дичилась поначалу, краснела и отворачивалась, если он слишком пристально смотрел в ее глаза. Он до сих пор помнил тепло ее ладоней и то, как они подрагивали в его руках. А как она прелестно наклоняла голову и опускала глаза, когда смущалась, и Аркадий едва сдерживал себя, чтобы не коснуться губами ее щеки или ушка, выглядывавшего из-под легкой соломенной шляпки…
Странное тепло растекалось у него в груди, голова кружилась, а во рту пересыхало, стоило ему представить, что завтра он снова увидит эту чудесную девушку. И опять же впервые в жизни он понял, что не сумеет сказать ей о своих чувствах, потому что не в его силах обеспечить ей счастье.
Аркадий упал на постель, вжался лицом в подушку и застонал от бессилья. Каким же он был остолопом, когда просаживал свое состояние за карточным столом, в ресторанах, в кругу дешевых девок и столь же дешевых приятелей! И куда подевались все те, которые, казалось, безмерно любили его и дня не мыслили без его компании? Слишком поздно он догадался, что на самом деле все они являлись друзьями его толстого кошелька. И стоило тому похудеть, а состоянию иссякнуть, как тут же куда-то испарились и приятели, и любящие барышни, мечтавшие одарить его любовью, а если получится, разделить семейное ложе.
Что ж, наказание последовало незамедлительно. Созданное многими поколениями предков состояние, причем весьма приличное, теперь уже не вернуть. А расплата? Расплата — вполне справедлива! За все свои грехи, необдуманные поступки и прошлую чрезмерно веселую жизнь он ответит теперь по полному раскладу. И прежде всего счастьем, которое прошляпил по собственной вине, из-за собственного легкомыслия…
В дверь его спальни постучали и отвлекли от горьких мыслей.
— Ваша милость, — в щель между косяком и дверной створкой просунулась лохматая голова лакея, — барин велят вам срочно явиться к нему в кабинет.
— Сердитый? — справился Аркадий, приглаживая перед зеркалом растрепанные, как и его мысли, волосы.
— Не-а! — расплылся в улыбке лакей. — Веселые! Песни поют и насвистывают!
— Да? — Аркадий прищелкнул пальцами. — Поют, значит? А как дела на поле боя?
— Двух баб изместьевских задержали, — с готовностью сообщил лакей, — да трех мужиков. Пытались после обеда в Матуриху пробраться.
— Но ведь дождь поливает? — поразился Аркадий.
— Дак управляющий велел всем сторожам с постов не уходить, — охотно пояснил лакей, — чтоб, значитца, никто чужой не проскользнул.
— А у нас потери имеются?
— Никак нет, — лакей вытянул руки по швам, чем выдал свое солдатское прошлое. — Наши к емя не попадались. Тут Бобрыкин строго следит.
— Прекрасно, — ухмыльнулся Аркадий, — думаю, эти известия изрядно порадуют его светлость.
Он быстрым шагом направился к кабинету князя. Но не успел постучаться, как двери распахнулись и Панюшев возник на пороге.
— Где тебя носит? — спросил он сердито и, заметив красный рубец на щеке Аркадия, поинтересовался: — Спал, что ли?
Аркадий досадливо махнул рукой.
— В отличие от тебя, настроение у меня препакостное.
— Сейчас мы его поправим, — усмехнулся Григорий и распахнул дверь. — Проходи, я велел накрыть ужин в кабинете.
Аркадий шагнул через порог и тотчас заметил, что в камине полыхает огонь, а небольшой низкий стол сплошь уставлен бутылками и закусками.
— По какому случаю торжество? — справился Аркадий, усаживаясь в кресло рядом со столом. — Окончательную победу над графиней, как я полагаю, праздновать рановато. Так каков же повод для веселья, если не секрет?
Князь пожал плечами и с удивлением посмотрел на Аркадия:
— А разве обязательно нужен повод, чтобы посидеть за бутылкой хорошего вина?
— Нет, конечно, — согласился тот, — но я думал, что это вызвано какими-то счастливыми обстоятельствами. Все в доме заметили, что ты сегодня не по обычаю весел. Даже песни поешь, mon ami, чего я за тобой давненько не замечал. Честно сказать, мучаюсь в догадках: или боевые трофеи столь замечательны, или занятия с Павликом так тебя воодушевили?
Григорий покачал головой и как-то странно посмотрел на приятеля:
— Скажи, ты давно бывал в оранжерее? Как там розы? Цветут?
— Розы? — поперхнулся от удивления Аркадий. — С чего вдруг этот интерес? Уж не собрался ли ты на свидание? В такой-то дождь и слякоть? — кивнул он на окно, за которым в очередной раз сверкнула молния и раздался громовой раскат.
Князь не ответил. Опустившись в кресло, он закинул ногу на ногу и некоторое время молча смотрел в огонь, сцепив пальцы на колене.
Аркадий терпеливо ждал. Наконец князь отвел взгляд от пляшущего в камине пламени и поднял его на приятеля.
— Рассказывай, — сказал он требовательно, — что за черные мысли терзают тебя сегодня. Я же вижу, ты с лица спал за те несколько часов, что мы не виделись. Что случилось, Аркаша?
Аркадий сделал большой глоток из бокала с вином и отставил его в сторону. Теперь не надо было скрывать от князя плохое настроение, и он помрачнел лицом.
— Прошлые ошибки не дают мне покоя, Гриша, — ответил он глухо и с такой тоской, что князю на мгновение стало стыдно за свое любопытство. Но он понимал, что Аркадию надо дать выговориться, прежде чем самому рассказывать о своих радостных предчувствиях.
Впервые с момента их встречи в Санкт-Петербурге несколько месяцев назад Аркадий очень подробно поведал ему о тех годах своей жизни, которые он провел после таинственного исчезновения Григория. И никогда еще не был столь беспощаден в своих откровениях, рассказывая о прошлом беспутстве, о пьяных кутежах, бесшабашных выходках и скороспелых романах, безответственных пари и нескольких абсолютно пошлых дуэлях, которые только по счастливой случайности не привели к смерти пустоголовых дуэлянтов…
Аркадий рассказывал, и слезы стояли в его глазах. Ни разу в своем повествовании он не помянул причины столь безжалостного обличения собственных пороков, тех низменных страстей, с которыми он не сумел справиться в юности. Но князь и без его признаний догадался, что явилось поводом для этой исповеди. Милое юное личико, смущенно взиравшее на них из-под скромной шляпки, могло бы заставить забиться и его более искушенное сердце, не будь оно занято графиней Изместьевой.
А то, что оно оказалось занято, причем гораздо раньше, чем сам князь Панюшев об этом догадался, уже не вызывало у него никаких сомнений. И это обстоятельство породило в нем необыкновенный подъем и желание совершить что-то из ряда вон выходящее. Ведь этот день должен непременно запомниться ему независимо от того, как будут развиваться их отношения с графиней в дальнейшем. Ощущение небывалого счастья, которое не давало ему покоя с самого утра, утроилось, нет, удесятерилось с того момента, когда она взяла в руки его букет. Взяла, хотя должна была выбросить. Ведь графиня, несомненно, догадалась, кто осмелился на подобную проделку. Не могла не догадаться… И все же спрятала цветы на груди.
