— Если вы меня действительно любите, вы должны сопровождать меня на собрания. По ошибке вас будут считать моим мужем. Кроме того, я рассчитываю, что вместе мы проделаем канвасс[3].
Я, конечно, согласился.
19 ноября. Началась предвыборная горячка. Оказывается, Ллойд Джордж привез с собой из Америки микрофон, который страшно усиливает его голос. Он выступает на площади, а в переулках слышно не только, что он говорит, но и как дышит. Даже слышно, как секретарь шепотом дает ему справки. Старик громит консерваторов нещадно. Он заявляет, что покровительственная система — это позор цивилизации, что лучше уж, как Россия, совсем запереть границы. Его кандидатура выставлена в Корнарвоне, но он носится по всей Англии. Следом за ним ездит Биркенхэд. У Биркенхэда нет микрофона, но это не мешает ему с успехом поливать помоями Ллойд Джорджа.
20 ноября. Рабочая партия горячо взялась за дело. Временами мне кажется, что Черчилль может просчитаться, и тори с вигами останутся в меньшинстве.
Разве могут устоять избиратели против такого обращения лейбористов к женщинам:
"Женщины!
Консерваторы хотят провести протекционную систему. Что это значит?
Это значит, что они подбираются к вашему завтраку и обеду. Если консерваторы станут у власти, вы уже не будете закусывать так, как прежде. Все поднимется в цене вдвое. Вам придется перейти на картофель и маргарин. Кроме того, вы и ваши дети останетесь без башмаков, так как кожа привозная. Если же вы хотите, наоборот, получить лишнее блюдо к столу, голосуйте за Рабочую партию. Результаты выборов скажутся немедленно, за ближайшим же завтраком.
Все, как один, голосуйте за Рабочую партию!"
22 ноября. Черчилль не унывает. Он выступает против протекционизма, так как идет по спискам либералов. Его остроумие неистощимо, как и его энергия. Он доказывает преимущества свободной торговли, взявши у избирателей две шляпы — английскую и привозную. Даже консервативные газеты пишут:
"Граждане, голосуйте за Черчилля, он добрый англичанин и хороший империалист".
Однако возбуждение против него большое. Передают, что несколько раз его пытались избить. Какой-то вагонный кондуктор будто бы даже ударил его по спине. Когда кондуктора спросили: "За что?" — он ответил: "Я его собирался избить уж лет восемь, да не было случая. А тут как раз увидел его спину, ну и плюхнул".
Толпа стала на сторону кондуктора и выбила стекла в лимузине Уинстона.
Керзона тоже собирались бить, но неудачно. Он выступает в окружении молодых людей со стеками. Но и коммунисты не дремлют. Говорят, что они приходят на собрания с бритвами в карманах.
23 ноября. Выступления Мабель проходят с невероятным успехом. Избирателям известно, что она любит искусство. На этом она и играет.
В своих речах она мало касается политики, а больше хочет подействовать на чувства избирателей. Ее планы немного сентиментальны, но они производят впечатление. Она обещает, что Рабочая партия, ставши у власти, проведет закон, запрещающий ловлю певчих птиц, которая угрожает оставить леса Англии без пернатого населения. Потом она говорит о необходимости реформировать бойни и запретить вивисекцию над кроликами. Но пафос ее достигает крайнего предела, когда она начинает призывать к человеческому обращению с лошадьми в шахтах.
— Мы требуем восьмичасового дня для лошадей! — кричит Мабель громко и искренне. — Мы требуем, чтобы всех их каждый день поднимали на прогулку на свет божий. Они слепнут в подземельях и не имеют возможности насладиться красотой солнца…
Затем она начинает целыми пригоршнями разбрасывать фиалки в публику и при этом восклицает:
— Радость красок, пылкость и музыку — вот что несет Рабочая партия в гущу нашего пасмурного народа. Граждане, голосуйте за Рабочую партию…
Я смотрю на все эти выступления, как на игрушки. Женщинам напрасно дали права. На каждом собрании Мабель повторяет одно и то же, как попугай. Но фиалки разбрасывает везде свежие. Это ей обходится недешево. Корзину с фиалками за ней ношу я.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но собрания эти все-таки не наибольшее зло. Значительно меньше мне нравится путешествовать с Мабель по квартирам избирателей. Однако это совершенно необходимо. В этом году канвасс принял небывалые размеры. Консерваторы и их жены занимаются им с увлечением. Они вывезли из конюшен старинные кареты с золотыми гербами на дверцах и лакеями на запятках и в этих каретах разъезжают по окраинам и вербуют голоса.
Карета останавливается у подъезда какого-нибудь рабочего или лавочника, и вокруг сейчас же собирается вся улица.
— Леди такая-то приехала к Сметсу, — гудят голоса.
А леди в мехах и кружевах поднимается в столовую и принимает участие в невкусном завтраке, упрашивая хозяина и хозяйку голосовать за нее самое или за ее мужа.
Канвасс всегда существовал в Англии, но он никогда не принимал таких курьезных форм, как в эту кампанию. Это можно объяснить упорной выборной борьбой и участием в выборах женщин, которые всегда млели перед лордами и леди и готовы голосовать за кого угодно, лишь бы перед этим у них побывал на квартире кандидат в своем собственном экипаже.
У Мабель нет кареты с гербами, но у нее есть прекрасный бледно-голубой лимузин. В этой машине мы и таскаемся по избирателям. Без меня Мабель было бы трудно ездить. В глубине души она побаивается безработных, которые везде бродят с плакатами: "Надо что-нибудь сделать для нас". Да и пьяных очень много в эту кампанию.
Мабель шумно вторгается в квартиру избирателя. Она обнимает ребят, сразу по два, так как очень торопится. В это же самое время я делаю моментальный снимок, чаще всего при магнии. Комната наполняется дымом, но это нисколько не смущает Мабель. Она уже сидит в кресле и рассказывает хозяевам, какие огромные выгоды сулит рабочая партия.
Конечно, не все мои снимки нам удается поместить в журналах. Консерваторы загромождают все страницы своими. Но Мабель хороша собой, и у нее красивые шляпы. Кое-что все-таки попадает в печать. Это и составляет наш дневной улов. Мабель покидает квартиру скоро, еще дым от магния не успевает рассеяться.
25 ноября. Сегодня воскресенье и день рождения Мабель. Конечно, никакого празднования не будет. Все слишком заняты выборами. Завтра Мабель будет занесена в кандидатский список.
Вместо того, чтобы выпить чай в спокойной обстановке дома, мы явились в пять часов на квартиру рабочего Тортона с целью поговорить с ним о выборах. Были некоторые основания предположить, что Тортон с женой собираются проголосовать за либералов.
По случаю праздника Тортон был дома и сам угощал нас чаем. Как это принято в последнее время, он начал жаловаться на безработицу. И тут я имел случай убедиться в своеобразном консерватизме английских рабочих. Коммунистам трудно будет раскачать их.
— Я хороший мастер-литейщик, — говорил Тортон. — Но я не уверен, что завтра не перейду на пособие. Получаю я четыре фунта в неделю, но у меня трое детей и два безработных брата, тоже с детьми. Посудите сами: легко ли мне? Безработица бьет по всей семье, ведь нельзя же оставить братьев без завтрака.
И он тяжело вздохнул.
— Но почему ваши братья не попытают счастья где-нибудь в доминионе? — спросила Мабель, желая, очевидно, хоть чем-нибудь быть полезной.
Рабочий усмехнулся.
— Это уж нет, мисс Мальмер. Лучше умереть здесь. Тортоиы никогда не выезжали из Англии. Если бы нам даже сказали, что в Австралии на деревьях растут вишни из чистого золота, я и то не посоветовал бы братьям ехать. Чего ради уезжать из Англии? Парламент должен о нас позаботиться. Рабочие ведь не пасынки своей родины. В России…
Тут Мабель встала, видя, что нет никаких оснований думать, что Тортон будет голосовать за либералов. Да и разговор зашел слишком далеко. Мы уселись в наш небесный автомобиль, я сказал Мабель:
