Все шептал ей что-то в шею, и на губах его гуляла ухмылочка, а глаза цепко шарили вокруг. Будто чувствовал что-то.
Черт бы его побрал…
У Курносого тяжелые пули, хорошо останавливают. Особенно если подпиленные. Очень полезно, когда на тебя прет, как танк, жаба, и с каждым ее шагом твое тело превращается в бессильный кисель, глохнет дыхание, замирает сердце… Но есть и оборотная сторона. За подпиленные пули, за короткий ствол и углубленный курок, который не цепляется за одежду, приходится расплачиваться точностью. Отсюда я в нее наверняка не попаду. Только выдам себя.
А ближе как? Там свет и широкий пустой пятачок… Да еще машина у них под боком – и шит, и быстрое бегство. А главное, эти внимательные глаза, ни на миг не перестающие следить за всем, что творится вокруг…
Черт бы его побрал, этого усатого весельчака!
Все обнимая жабу, он свел ее к машине. Усадил ее, обошел машину и сел за руль. Забормотал мотор, включились фары, еще ярче подсветив домик с его красной крышей, словно светящейся изнутри.
Я отступил за куст и присел. Ненавижу фары дальнего света… Особенно когда за рулем сидит внимательный профи, а с ним жаба.
Машина начала разворачиваться, я зажмурился, но жесткие лучи света пробились сквозь веки. Я чувствовал, как они спицами протыкают облетевшие кусты и щуплые деревца, высвечивая все и вся…
На миг накатила уверенность, что он меня заметил, но машина повернула, свет перестал давить на меня. Урчание мотора удалялось.
* * *
Я ждал полчаса.
Плащ я застегнул, но все равно было жутко холодно. Ноги окоченели, пальцы в перчатках как чужие. Сам мир закоченел и застыл: желтый свет двух фонарей, густо-красная крыша, малиновый кирпич стен, глянцево-черный мокрый асфальт…
Как же жаль, что без окон. Совершенно не понять, что там.
Стоянка перед домиком всего на два места, и обе машины уехали. Но иногда это ничего не значит, верно?
Я слишком хорошо помню того бесшумного волка. Рука почти зажила, но шрамы останутся…
Я вздохнул. Больше ждать бесполезно.
Или лезть сейчас – или…
Я оскалился и стиснул кулаки. Никаких «или». До полнолуния три ночи. И кто знает, что здесь будет завтра и потом? Может быть, вообще будет не подобраться. Нельзя упускать такой шанс.
Я медленно двинулся вправо, подбираясь ближе к проему в заборе, но все еще не решаясь выйти из кустов.
Голые прутья штриховали дом, фонари подмигивали из-за ветвей…
Предчувствие накатило жаркой волной. Что-то было не так!
Я замер, вглядываясь в дом, вслушиваясь в едва слышное бормотание ветерка в ушах, в шуршание голых прутьев…
Не домик. Не там. Кто-то рядом. Не знаю как, но я знал это. Чувствовал.
Я скользнул на два шага обратно и опять замер.
Сердце тяжело молотилось у самого горла. Боясь вздохнуть, я медленно глотнул воздуха открытым ртом вслушиваясь в шелест ветвей вокруг. Тяжеловатый шелест, бархатный… Как и ветви, рождающие его, мокрые и тяжелые.
А я дурак, чертов дурак. Какой идиот застегнул плащ?!
Я попытался осторожно расстегнуть первую пуговицу, но кожа перчаток смазывала ощущения и толстая кожа зашуршала, заскрипела…
Скалясь на каждое поскрипывание – как гвоздем по барабанной перепонке! Тот, кто замер совсем рядом со мной, обязательно услышит! – я зубами стащил печатку с правой руки.
Голыми пальцами – пальцы холодные, но теперь взмокли, даже ветерок не мог их осушить – стал расстегивать ледяные пуговицы плаща. Пальцы, липкие от холодного пота, норовили приклеиться к коже, отрывались с неохотными шлепками.
Идиот, идиот, идиот! Холодно ему, дураку, стало, видите ли…
Шорох.
Где-то сзади и справа. Черт, самая неудачная позиция…
Пальцы наконец-то коснулись холодной рамки Курносого. Я сжал рукоятку, вырвал его из кобуры, одновременно оборачиваясь, шагая в сторону и падая на колено.
Готовый к грохоту и вспышке раскаленного пороха в лицо, а если повезет, все же левее и выше, туда, где миг назад была моя грудь…
В спину и шею ткнулись прутья, затрещали, ломаясь и расходясь вокруг меня – и это все. Ни вспышки, ни выстрела.
Последний прут соскользнул с плаща, куст за спиной затих.
Все стихло.
Лишь шум ветерка в ушах. Едва слышное колыхание прутьев. И…
Шорох?
Может быть. А может быть, и нет. Слишком тихо и слишком далеко, чтобы понять, от руки или от ветра качнулась ветка.
Я закрыл глаза – все равно от них никакого толку в этой темноте – и прислушался. К себе. К предчувствию. Я привык ему доверять. Но, кажется, оно второй раз дало осечку…
Не разгибаясь, я двинулся в глубину пустыря.
Через десяток шагов остановился и прислушался. И к тому, что вокруг, и – главное! – к ощущениям.
Но если что-то опасное и было рядом, предчувствие молчало, как немое. Или на обед ушло…
Может, в самом деле лишь показалось?
Я выпрямился. Покрутил головой, разминая шею. Правое колено холодило – испачкался в холодной и жидкой грязи. Надеюсь, это останется самым плохим из всего, что случится со мной за эту ночь…
Я сунул Курносого в карман, запахнул плащ, натянул перчатку и обернулся к фонарям и дому.
А если не показалось?
Если на самом деле никто не подкрадывался ко мне здесь, на пустыре, хотя предчувствие предупреждало меня о том, что ждет там, внутри?
Минут пять я пялился на домик.
Можно, конечно, рискнуть…
А можно не валять дурака, а залезть потом, на пару с Гошем. Время еще есть. Мало, но есть.
Я вздохнул и попятился в глубину пустыря.
* * *
Серый рассвет. Холод и дождь, все моросящий…
Хотелось сесть куда-нибудь, в какое-нибудь теплое местечко. И заснуть, забыв обо всем…
Машина вынырнула из-за спины, едва не задев меня.
Рука нырнула в карман к Курносому, но я уже рассмотрел. Черная «Волга», с виду старая и потрепанная однако мотор работает едва слышно, а шорох шин спрятался в шуме пробуждающегося города.
Машина свернула на обочину, преградив мне путь. Щелкнула и распахнулась дверца, чуть не врезав мне по колену.
Я заглянул внутрь. Гош хмыкнул, глядя на мою руку в кармане. Безнадежно покачал головой.
Ну да, он прав. Если бы это был не он, а те пурпурные ребята… Ни одного шанса у меня бы не было. Ну да, такой уж я растяпа, – когда под утро, после целой ночи слежки, и, в отличие от него, знаю, что они давно уехали. Могу и расслабиться.
Я забрался внутрь, в благодатное тепло. Расплылся по мягкому креслу. Господи, как хорошо-то – просто сесть в обычное кресло…
Гош повернулся и достал с заднего сиденья сумочку. Вжикнул молнией и сунул мне на колени. Изнутри выглядывала фольга, из разошедшейся щелки пахло ветчиной и укропом. Зеленая крышка термоса.
Я вдруг понял, до чего же проголодался. В животе заурчало и повело.
Не разбирая, где кончается один бутерброд и начинается другой, я впился зубами в край, откусывая сразу от обоих. Ветчина, зелень с огурчиком, и где-то меж ними был ароматный ломтик сала, набитого зубчиками чеснока… А как пахнуло из термоса, стоило снять крышку – еще даже не вынимая пробки!
– Гош, я тефе говорил, что я тебя люплю? – выдавил я с набитым ртом. Ветчина таяла на языке, запах кофе опьянял.
Но Гош сидел все такой же мрачный. Завел мотор, медленно тронул, выжидательно косясь на меня.
– Да ничего особенного… – сказал я и запихнул в рот остатки бутербродов.
Но Гош все косился на меня. В глазах – никаких сантиментов и шуточек. Голый вопрос.
– Да не заметили они нас. Всю ночь здесь сидели, уехали только час назад.
Ответом мне был вздох.
Опа… Гош, выведенный из душевного равновесия? Дважды за ночь? Не верю своим глазам. Неужели…
– Следили?! За тобой следили?
Гош досадливо поморщился, даже в боковое стекло покосился, лишь бы на меня не смотреть.
Это я тоже мог перевести: что-то подозрительное было. Не сказать определенно, что это была слежка, но и со счетов сбрасывать нельзя. Потому что опаснее всего те, кто следит умело. А умелая слежка – ее разве толком заметишь? Она всегда как стечение случайностей…
– Да ладно, Гош. Не переоценивай их. Они всю ночь сидели у морга как ни в чем не бывало. А если бы тот парень что-то заподозрил, они бы сразу смотались оттуда.
Гош только хмыкнул. Вздохнул и безнадежно покачал головой – папаша, отчаявшийся втолковать любопытному карапузу, почему небо синее.
– Надо рассказать Старику, – сказал Гош.
Теперь уже я хмыкнул.
Поглядел на свои коленки. Не знаю, как ему, а мне будет жалко.
– Думаешь, он шутил?
Гош мельком глянул на меня, опять безнадежно покачал головой.
– Да без тебя, – сказал он.
Ах, так он в благородство решил поиграть… Все на себя взять. А я, значит, в это время послушно сидел в городе…
– Тебе, Гош, он ноги резать, наверно, не станет. Но и с тебя четыре шкуры спустит.
Гош вздохнул. Медленно покивал – понимая и принимая. Чему быть, того не миновать…
