Сперва фру Андреа была единым целым с темнотой и дивной погибелью. Со смертью и страхом. Он должен был пройти через это. Без сопротивления. Отдаться на милость ее влажного огня. Спрятаться в ней. Заползти как можно глубже. Стонать. Двигаться как рыба, которая еще не знает, что она умеет плавать, но все-таки плывет. Теперь он принадлежал ей.
И она позволила ему разлить молоко на чистую скатерть.
ГЛАВА 4
Проснулся он очень рано. Как человек, который не может спать от волнения перед трудной работой. Его работа состояла в том, чтобы улизнуть из дому, пока другие еще спали.
Он бродил по пустынным улицам и смотрел, как просыпается город. Дошел до церкви. Прошел несколько раз из конца в конец улицы Страндгата. Мимо дома повивальной бабки и дома ленсмана Иргена, мимо дома купца Евера. Можно было считать дома, деля их по величине и цвету. Можно было попытаться запомнить фамилии их владельцев.
В конце концов он оказался на берегу между двумя старыми домами, принадлежавшими церкви. Он никогда здесь не был. Какой-то человек, который явно еще не ложился, проходя мимо Вениамина, подозрительно оглядел его. Здесь стоял острый запах мочи и нечистот. С изгороди соскочила взъерошенная кошка неопределенного цвета, она зашипела на Вениамина, когда он чуть не споткнулся о нее.
Он находился на дне колодца. Он погиб. Но весь мир принадлежал ему! Он больше не мог вернуться в дом кожевника. Никогда! Кожевник вспорет ему живот. Выпустит кишки. Прольет на лестницу его кровь, и она потечет вниз по ступеням. Кожу он сдерет и сделает из нее еще одно шелковистое орудие. И набьет его опилками. Единственное, что утешало Вениамина, — он знал, для кого это орудие предназначалось.
Его голову и фаллос кожевник отрежет и спрячет где-нибудь в сарае. А может, засолит в бочонке, как засаливают сельдь. Когда-нибудь, когда кухарка уйдет на свое молитвенное собрание, он потихоньку вытащит их и сожрет.
И никто даже не вспомнит о Вениамине, кроме юной Шарлотты Викстрём. Несколько раз она поинтересуется, куда он пропал, а потом забудет его ради кого-нибудь другого.
Подумав о Шарлотте, Вениамин попытался вспомнить, не говорил ли ему кто-нибудь, где она живет. Может, стоило бы попросить ее замолвить за него словечко перед кожевником. Но Вениамин быстро отказался от этой мысли. Ведь тогда ему пришлось бы рассказать ей всю историю. А эта история была совсем не похожа на стихи Вергеланда. Она не предназначалась для ушей Шарлотты Викстрём.
Вениамин направился в школу. Башмаки у него промокли. Ему было неприятно, но он воспринимал это как очищение.
Что всегда говорила Олине? Сын человеческий страдал ради очищения всех людей. По своим замерзшим ногам Вениамин мог судить, как тяжко страдал Христос.
Ему оставалось продолжать путь. И может быть, очиститься. Собственные мысли больше не угнетали его. В них не было ничего, кроме орудия кожевника и кожи фру Андреа. И непомерной тяжести внизу живота.
Он не знал, сможет ли когда-нибудь привыкнуть к этому чувству.
Он будет все отрицать. Пусть кожевник говорит что угодно, он будет все отрицать. Другого выхода нет. А может, лучше использовать тактику кожевника? Молчать. Не произносить ни слова. Молча есть и уходить к себе. А если кожевник его ударит? Изобьет до полусмерти? Наплевать. Кожевник никогда не убьет ни его, ни ее. Разве что обоих вместе. В конце концов.
Нет-нет! Фру Андрея этого не допустит. Она спрячет его.
Мужество отчасти вернулось к Вениамину. Он решил идти в гимназию. А там будь что будет! Размышляя об этом, Вениамин налетел на кого-то за углом дома. Оба упали, выронив учебники.
Послышалась брань. Вениамин увидел нос, из которого текла кровь. Это был Софус Бек. Они встали, собрали рассыпанные вещи и стряхнули с себя снег.
— Надо смотреть, куда идешь! — рыкнул Софус, ища, чем бы вытереть кровь, бегущую из носа.
— Сам бы и смотрел!
Помолчав, они сообразили, что ссора им сейчас ни к чему. Вениамин протянул Софусу свой платок. Тот взял его не поблагодарив и приложил к носу. Однако кровь не унималась.
— Надо приложить снег. Это помогает, — сказал Вениамин и без лишних слов приложил Софусу к носу комок снега. Кровь остановилась.
— Мой отец знал одного человека, который умел заговаривать кровь, — сказал Софус.
— Теперь и ты тоже знаешь такого человека. — Вениамин усмехнулся.
По дороге они как взрослые беседовали на всевозможные темы. Об учителях и уроках. Вениамин мог себе это позволить. Довлеет дневи злоба его.
То ли благодаря Софусу, то ли еще почему, но после школы он вернулся в дом кожевника. Будь что будет. Все лучше, чем бродить по морозу.
Конечно, можно привыкнуть быть улиткой, ползущей по колее. Стать безобразным, чтобы все прониклись к тебе отвращением и оставили тебя в покое.
Но она-то приняла его! И изменить это было уже нельзя.
* * *
Начало обеда не предвещало добра. Кожевник заговорил! Он спросил, намерен ли Вениамин каждый день уходить из дому, когда другие еще спят. Если так, ему будут оставлять тарелку с бутербродами, а то он умрет с голоду.
Вениамин еще ни разу не слышал, чтобы кожевник за один раз произнес так много слов.
— Мне нужно было сделать одну работу… Я обещал…
Кожевник хрюкнул, сложил желтые руки и начал читать застольную молитву.
Фру Андреа ела мясной суп, не поднимая глаз от тарелки. Она церемонно набирала в ложку по капельке супа. Не разжимала зубов. Губы ее обнимали ложку целиком.
Вениамину стало трудно дышать. Но ему следовало что-то сделать. Он схватил ложку.
Может, кожевник прячет под столом нож или ружье? И нападет, когда Вениамин этого не ждет? Может, и она тоже с ним заодно?
Капля супа упала с ложки фру Андреа обратно в тарелку. Одна капля. Как будто ей было важно услышать звон именно этой упавшей капли. На Вениамина она не смотрела. Неужели она приняла сторону кожевника? Неужели они обо всем договорились? Нет, она защитит Вениамина. Конечно защитит.
Мясо было нарезано мелкими кусочками. И все-таки некоторые из них были довольно велики — на их красноте мелькали бусинки жира. Вениамин не мог смотреть на них.
У фру Андреа были густые ресницы. Темные, как старая колючая проволока. Сейчас они были опущены и лежали у нее на щеках. Она была очень бледна. Вениамин невольно подумал о терновом венце Христа. У фру Андреа терновый венец лежал на щеках. Может, она так искупает грехи?
Брошка на груди поднималась и опускалась. Поднималась и опускалась. Вениамина начало трясти. Тогда терновые веночки поднялись и она посмотрела на него. Прямо в глаза.
Он упал. И падал до тех пор, пока не сжал колени и не перестал дышать.
