— Как жаль. Но ничего, я попрошу у учительницы другую, — промолвила не умевшая капризничать Лиза, но голос у нее задрожал и на зеленые глаза набежали слезы: другой такой звездочки Татьяна Петровна не даст, и придется носить латунную, как у всех.
— Лиза, — сказала баба Шура торжественно, опершись на палку. — Запомни, что я сейчас тебе скажу.
— Да, баба Шура.
— Ты никогда не будешь носить эту гадость.
Услыхав слова сестры, баба Аля покачнулась, а Лиза устремила на хромоножку испытующий взор.
— Почему ты так говоришь?
— Ты еще мала и тебе рано об этом знать. Вырастешь — все узнаешь.
— Я хочу, чтобы ты сказала сейчас! — в голосе Лизы впервые за восемь лет послышались нетерпение и каприз.
— Тот, кто изображен на ней, был негодяем и убийцей, — сухо сказала Шура.
— Так нельзя! — вдруг вырвалось у бабы Али, видевшей, как страдает и не может выйти из оцепенения их деточка.
Некоторое время Лиза о чем-то думала, наморщив лобик. Старухи глядели на нее не дыша.
— Это правда, баб Аль? — проговорила Лиза тихо, повернувшись к ней.
— Да, Лиза, — скорбно кивнула богомолка под удовлетворенным взглядом правдолюбивой сестры.
* * *
Печальная отправилась Лиза в школу, первый раз ей не хотелось туда идти. Она думала о том, что ей будет стыдно смотреть в глаза Татьяне Петровне и другим детям, и сама не могла понять, за что больше испытывает стыд — за бабушек, за школу или за себя, но стыд жег ее душу, как если бы нечто ужасное свершилось в мире, и это ужасное касалось самого дорогого, что у девочки было.
Напрасно баба Аля пыталась ее разговорить, Лиза ничего не отвечала. Не сказала она и Татьяне Петровне, почему так грустна и где ее звездочка, а только густо покраснела, когда на нее обернулись все дети. Тактичная учительница почувствовала неладное и не стала допытываться у девочки при всех, в чем дело. Но когда после уроков Лиза осталась в классе одна и, избегая глядеть Татьяне Петровне в глаза, рассказала о том, что произошло утром, лицо у учительницы исказилось.
— Скажи своей бабушке, чтобы она зашла ко мне, — проговорила она, отворачиваясь, и торопливо вышла из класса.
А в это время дома у Лизы продолжался один из бесконечных споров, что так часто происходили на углу улицы Чаплыгина и Большого Харитоньевского переулка в отсутствие девочки и оканчивались всякий раз тем, что старушки носили друг другу сердечные капли. Однако в этот раз выяснить отношения две женщины не успели.
— Да как же она жить-то будет?
— Так и будет! — отвечала баба Шура, поблескивая толстыми стеклами очков.
— Ей надо расти, учиться, а дальше пусть сама выбирает.
— Нельзя растить лицемерку.
— А ты хочешь получить такую же злющую, как сама, сектантку.
— Скажите, пожалуйста, добренькая какая! Или забыла, что у тебя в двадцать шесть лет половины зубов не было? И что рожать ты после карцера не могла?
Беззубый рот у бабы Али беспомощно открылся, Божья старушка сжалась и стала еще меньше ростом.
— Вот и твоя Валерия Дмитриевна со своим Берендеем туда же! — продолжала греметь Шура, яростно выдыхая клубы папиросного дыма. — Нашли себе отдушинку и тешились.
— При чем тут Пришвины?
— Давно пора отдать дневники за границу или печатать здесь, — и она мотнула головой в сторону «Торпеды».
— Ты не смеешь ничего требовать от других! — выкрикнула баба Аля срывающимся голоском, и худенькое тело ее затряслось от негодования. — Ты говоришь, что ненавидишь диктаторов, а сама — хуже любого из них!
— Я уезжаю в Кашин и забираю с собой девочку.
— Лиза останется здесь.
— Это решать мне.
— Побойся Бога!
— Не забывай, кто была ее мать! — прохрипела из-за стола баба Шура, когда раздался звонок в дверь и Лиза не вбежала, а тихо вошла в квартиру и невыразительным голосом передала слова Татьяны Петровны.
На следующий день баба Шура сама отправилась в школу, отдала учительнице пластмассовый значок и очень сдержанно, но твердо обратилась к ней с просьбой не записывать ее внучку ни в какие добровольные детские организации, сославшись на статью из Конституции, которая гарантирует соблюдение прав верующих.
— Александра Васильевна, это же просто игра. Форма, которую можно наполнить каким угодно содержанием — учить детей дружить, заботиться друг о друге, уважать старших, быть трудолюбивыми, честными, смелыми. Скажите мне, что в этом дурного?
Баба Шура угрюмо молчала, оставшись в дверях и не отвечая на приглашение присесть. В коридоре бегали, играли в ручеек и кричали дети со звездочками и в красных галстуках, школьники постарше изображали слона и забирались друг на друга, старшеклассницы ходили парами, стреляя робко накрашенными глазами по сторонам, и явление колючей старухи с клюкой, овладевшей одной из детских душ, казалось бредом.
— Никто не посягает на религиозные чувства вас и вашей внучатой племянницы, — говорила Татьяна Петровна как могла ласково и мягко, — напротив, мы стремимся к тому же, только с другого конца.
— Вот поэтому и нет у меня никаких религиозных чувств, — буркнула баба Шура.
— Тогда я вас просто не понимаю. Зачем вам это?
Старуха стояла, тяжело опершись на палку. В ее глубоких, черных, немигающих глазах не было злости, скорее они выражали печаль и усталость. Было бессмысленно переубеждать, уговаривать эту женщину — она походила на брошенный в воду камень, такая же неподвижная, твердая и равнодушная к тому, что происходит вокруг.
— Если люди не могут жить без идолов, пусть лучше те, чем эти, — произнесла она. — Они не такие кровожадные.
— Я слышала, что вы с сестрой много страдали, и не стану с вами спорить, — ответила учительница. — Но подумайте сами, стоит ли вносить разлад в душу девочки? Лиза растеряна, это отвлекает, мучает ее, отрывает от других детей. Не лучше поступать так, как требуют интересы ребенка?
— Поступать надо так, как требует правда, — отрезала баба Шура. — И я пришла не для того, чтобы с вами дискутировать и рассказывать о чувствах к Лизе. Я защищаю права родной внучки.
— Боюсь, что вы путаете ее права со своими.
— Вас это не касается.
— Что ж, как хотите, — вздохнула учительница, и ее живой взгляд сделался необыкновенно усталым. — Однако вы не являетесь опекуном Лизы.
— Мы с сестрой воспитываем внучку вместе, — глаза у Шуры сверкнули, и голос сделался неожиданно звонким, как у девочки.
— И тем не менее этот вопрос должна решать ее родная бабушка, — твердо сказала учительница, выдерживая гневный взгляд.
Шура передернулась, побелевшая рука ее крепче вцепилась в палку, но сказать она ничего не сказала, а назавтра баба Аля подошла к Татьяне Петровне и, не поднимая глаз, сбивчиво подтвердила слова сестры.
* * *
Весь класс облетела невероятная новость, что Лиза Непомилуева не будет носить октябрятскую звездочку. Дети не интересовались, почему она отказалась от значка, зато на переменах обсуждали, кому теперь достанется заветное Лизино сокровище. Некоторые девочки льстиво поглядывали на Татьяну Петровну, а мальчики старательнее обычного писали в тетрадях буквы и читали слова в букваре, однако лучшую учительницу Бауманского района занимали иные мысли.
Утаить дело от школьного начальства не удавалось. Уговорить упрямую хромую старуху и ее безвольную, чем-то напуганную сестру — тоже.
— Господи, Таня, этого нам только не хватало! — воскликнула директор школы, обхватив голову руками, когда Татьяна Петровна рассказала о том, что случилось в классе.
Заперевшись в кабинете с учительницей, директор листала документы Лизы Непомилуевой, которыми была так поражена и растрогана полгода назад.
Медицинская карта, копия свидетельства о рождении, копия судебного решения о назначении бабушки официальным опекуном. Здесь было что-то не так, что-то непонятное и неприятное, и, еще не зная, чем все окончится, директор почувствовала острую тоску и сожаление, что приняла ребенка в школу. Под любым предлогом она всегда старалась не брать детей из неполных семей — ее школа была образцом благополучия, и только такая школа могла дать детям достойное образование. Что ждет теперь школу? Проверки из роно, райкома партии, горкома, вызовы, разбирательства…
— Ты отца найти не пробовала?
— Как? — спросила осунувшаяся Татьяна Петровна. — Брак не был зарегистрирован.
— А бабушки где работают? — в голосе у директрисы послышалась слабая надежда.
— Одна нигде, она инвалид, другая — гардеробщица в Иностранке.
— Господи, куда я только смотрела? — быстро заговорила директор, расхаживая по кабинету и нанизывая одно предложение на другое. — Затмение какое-то нашло. Давай еще раз вызовем обеих бабушек. Поговорим все вместе в моем кабинете. Припугнем судом. Надо постараться их расколоть. Одна из них точно вменяемая.
