Все шло слишком гладко, чтобы это могло продолжаться долго. Не то чтобы он стал беззаботнее, он всегда был таким. Просто везение кончилось, и ему куда неприятнее было вспоминать, каким идиотом он выглядел в глазах девушки-продавщицы, которая заметила, как он запихивал под рубашку книги и карты, чем то, что его поймали на месте преступления. Он спросил тогда у девушки, сколько с него причитается за два завалящих томика Вальтера Скотта, и услышал в ответ самое страшное из всего, что ему приходилось слышать за много лет:
— Ты бы лучше вынул те книжки, что у тебя за пазухой.
Он вынул их молча, только побледнел: три книги и две карты на матерчатой подкладке.
— Имя и адрес?
Кроме него, у кассы никого не было. Он сказал ей все, но она ничего не записала. «Борстал, Борстал, Бор-стал». Это слово барабанной дробью стучалось у него в ушах. Тебя упрячут на три года в Борстал, в тюрьму для малолетних, и уж как пить дать не туда, где Берт отбывает последние полгода, так что даже знакомого там у тебя не будет. Он стоял, не двигаясь. Она взглянула на него. Она была тоже худая и бледненькая, в синем халатике, молодая и в то же время старая, восемнадцатилетняя и шестидесятилетняя, у нее были тусклые глаза, и руки ее быстро мелькали, ставя книги на место — с прилавка на полку, а хозяин только что вышел из ближней двери, совсем рядом. Только Брайн мог оценить ее великодушие в тот миг, когда она сказала мягко:
— Иди, и чтоб духу твоего здесь не было.
Если бы полицейские обыскали его дом и нашли все те книги, пять лет были бы ему наверняка обеспечены; к счастью, девчонка это знала, кто ей друг, а кто враг, и он потом часто думал, насколько лучше жилось бы на свете, если б люди вот так же стояли друг за друга, как эта девушка постояла за него.
Белая рубашка, стянутая у шеи петлей галстука в синюю крапинку, трепыхалась на нем, точно крылья голубя мира. Он чувствовал себя нарядным в этом костюме — одежда рабочего парня, у которого бледное лицо, но достаточно крепкие мускулы, чтобы он мог везде чувствовать себя уверенно. Он захлопнул дверцу книжного шкафа, накинул пиджак и сбежал вниз.
— Не приходи поздно! — крикнула ему вдогонку мать, когда он грохнул кухонной дверью так, что посуда задребезжала.
Была весна, вечернее солнце выглянуло из-за снежно-белых облаков. Ребятишки бегали под противовоздушными навесами, заслонявшими небо. Квартал теснившихся друг к другу жилых домов и фабрик был расположен на ровном склоне холма, но Брайн, энергично шагая по мощеной улице на свидание с Полин, почти не замечал, что все время идет в гору. Он закурил сигарету и швырнул спичку на подоконник (за стеклом висело объявление: «Прием срочных заказов на венки и кресты»), глянул на свое отражение и усмехнулся, отметив, что аккуратно зачесанные волосы ему как нельзя более к лицу. Когда он вышел на бульвар, люди еще брели домой с работы. Ветер погнал ему навстречу конфетную обертку, потом прилепил ее, словно значок, к стволу дерева.
«Она должна появиться с минуты на минуту», — подумал он, подходя к фабрике, потому что станки были уже остановлены и зажатая среди высоких Домов шумная улица сразу стала тихой и спокойной. Здание фабрики, из красного кирпича, с прямыми квадратами окон, простояло уже сотню лет и было еще совсем крепкое. Когда он в детстве проходил мимо таких муравейников, они вселяли в него ужас, потому что он не знал, откуда берется весь этот шум. Теперь он уже знал о фабриках достаточно и не боялся их больше, хотя н сейчас, подходя к какому-нибудь большому заводу, работающему на полную мощность, он все еще чувствовал, как оживают в нем отголоски воспоминаний об испытанном некогда страхе при виде этой собранной воедино силы, которая, казалось, так и подступает изнутри к каждому окну и вот-вот вырвется наружу, словно страшное чудовище, гонимое богом. «Странно, — подумал он, — ведь когда попадаешь внутрь, фабрика уже больше тебя не пугает и кажется даже мирной, потому что сам ты становишься ее частицей».
Он стоял возле табельных часов, и сторож в форме ополченца местной обороны поглядывал на Брайна, но не трогал его, этакий седовласый дрючок лет семидесяти в чудной ополченской шляпе, улыбается перед зеркалом у себя в конуре и поправляет ленточки медалей. «Последняя надежда Англии, — усмехнулся Брайн, — грозный страж. Готов поспорить, что он и медали свои заработал, подстригая газончики».
— Девочку ждешь, наверно? — спросил сторож.
— Дружка, — ответил Брайн, помолчав. — А ты что, на парад собрался, папаша?
— А хоть и на парад, — сказал старик, обиженно отворачиваясь.
Брайн видел, что он слишком стар для парадов, и пожалел о своей шутке. Тут много таких, как он. Ноттингемские пенсионеры, получающие пособие, нанимаются куда попало, чтобы хоть что-нибудь подработать к своим десяти шиллингам, вступают в ополчение, пока еще можно получить теплый костюм и пальто, отправляются иногда на крытые плацы посмотреть, как маршируют их младшие собратья, или послушать лекцию, а чаще всего просто торчат в пивных и пьют пиво, если кто угостит. «Интересно, угостил бы такой дезертира хоть чашкой чаю?» — подумал Брайн.
Он увидел на ступеньках Джима Скелтона.
— Привет!
— Здравствуй!
— А Полин и Джоан где?
— В уборной прихорашиваются, — сказал Джим. — У них это дело долгое.
— Закурим, — предложил Брайн. — Закуривай, друг, — обратился он и к старику.
— Не откажусь, — отозвался тот. — Большое спасибо.
— Спасибо, — сказал Джим. Все трое закурили.
— С сигаретами по-прежнему туго, — заметил старик. — Даже если есть деньги.
— Ну так вот, — сказал Брайн. — Нужно все видеть, все слышать и молчать. Все есть, все пить, ни за что не платить.
У них в доме было с десяток пачек сигарет, спрятанных в угольном ящике, подарочек, прибывший к ним как-то ночью на спинах двоюродных братцев. Пачки эти незадолго до того исчезли из лавки на их улице, были украдены у хозяина, который только накануне сказал Брайну, искавшему курева для отца, что у него ни единой сигареты нет. Хотя, правда, это было на другой день после того, как там побывали Дэйв и Колин. Они очистили лавку, забрали не только сигареты, но и шелковые чулки, носки, всякую снедь и деньги тоже. Все трое с наслаждением курили.
— Такие парни, как вы, в шестнадцать лет должны в ополчении быть, — сказал старик. — Это полезно.
Брайн обиделся, словно его обозвали шалопаем или «легавым».
— Это ты так думаешь, друг.
— Я лучше как-нибудь еще развлекусь, чем из ружья палить, — сказал Джим.
Джим был одного роста с Брайном, но плотнее его, лицо у него было широкое, татарское, подбородок круглый, с ямочкой, зубы квадратные, нос приплюснутый, а волосы рыжеватые, зачесанные назад. Он служил механиком и ремонтировал швейные машины, на которых работали девушки, а также наблюдал, чтобы защитные гимнастерки без задержки поступали из пошива и каждая девушка получала свою долю еженедельного вознаграждения за труды. Брайн, которого Джим уважал за его книги, сам уважал Джима за то, что тот так ловко управляется с машинами и с электричеством и умеет чинить моторы.
Девушки уже вышли, спустились с крыльца, и, не сказав друг другу ни слова, все четверо зашагали по улице.
— Куда же мы пойдем? — поинтересовалась Полин.
— Погуляем, — сказал Брайн.
— Вот остряк, — она толкнула его в бок.
— Не тронь моего друга, — сказал Джим.
— Ребята! — воскликнула Джоан. — Давайте не ссориться. Но все-таки куда мы пойдем? Мне бы тоже хотелось знать.
Брайн сказал, надеясь, что его предложение примут без спора:
— В Вишневый сад.
— Слишком далеко, — сказала Джоан. — И вообще не знаю, зачем туда идти.
— А я знаю, — улыбнулся Джим.
— Ну, меня вы туда не затащите, — решительно сказала Полин.
Брайн подмигнул Джиму: все равно, мол, пойдем в ту сторону.
— Ну-ка, перестань хитрить, — сказала Полин. — Я видела, как ты подмигивал.
— Смотреть надо как следует.
— Сам смотри, а то как двину! — отрезала она.
— Он думает, хитрей его тут нет, — поддержала подругу Джоан.
— Ну и катитесь отсюда, чтоб вас разорвало, — сказал Брайн. — А я просто хотел пойти в Вишневый сад, вот и все.
Полин была одного роста с Брайном; длинные темные волосы рассыпались у нее по спине, поверх застегнутого темно-коричневого воротника. Когда она спускалась с крыльца, Брайн разглядел, что на ней под пальто надета рабочая одежда. Глаза у нее были большие, карие, казалось, они видят все, хотя Брайн знал, что она почти ничего не замечает. Джим рассказал Брайну, что она одна из самых проворных работниц на фабрике и что во время работы она вовсе не такая мечтательная, какой прикидывается, хотя оба приятеля соглашались, что сразу этого никогда не скажешь. Иной раз по вечерам, предоставленные собственным мыслям, задумчивые или бездумные, они, нисколько не тяготясь молчанием, шагали рука об руку по залитым солнцем улицам и бульварам, затихавшим после окончания рабочего дня, прежде чем сумерки сгустятся над городом. Когда она шла рядом, Брайн чувствовал, какая она высокая, как изящны ее движения. У нее была хорошая фигура, теперь он уже знал это наверняка — небольшая красивая грудь, крутые бедра, чуть толстоватые ноги. Вся она была довольно плотная и крупная, но не настолько, чтобы о ней можно было сказать «не девка, а кобыла».
