в общих чертах дальнейшую историю ильменских славян, много способствуя развитию их торговой предприимчивости. С другой стороны, неизмеримые земли, простирающиеся на север и северо-восток со своей сетью озер и судоходных рек, представляли обширное поприще, где их подвижность и предприимчивость нашли себе свободное поле. Там до самых Уральских гор не встретили они ни сильных народов, ни естественных преград, которые могли бы остановить распространение их господства.
По всей вероятности, довольно значительное развитие общественной жизни и деятельности, с которым ильменские кривичи являются в истории, наступило в ту пору, когда к ним пришли южные их соплеменники, то есть энергичное племя руси со своим княжеско-дружинным строем, со своими объединительными стремлениями и торговой предприимчивостью. История знает Новгородскую Русь в политическом единении с Киевом и находит киевских князей и посадников как в ее стольном городе, так и в областях. Но это было уже такое время, когда славяно-русское племя здесь достаточно окрепло, имело обширные владения, значительную торговлю, сознавало свою силу и начало стремиться к более самобытной жизни, то есть к ослаблению киевской зависимости и развитию народоправления. Стремление это выражалось главным образом в сокращении даней, платимых великому князю Киевскому, в расширении прав народного веча и в выборе князей и посадников, излюбленных самим народом. Благоприятные для таких стремлений обстоятельства начались особенно со времен Ярослава I, который, как известно, за оказанные ему услуги предоставил новгородцам некоторые льготы именно в помянутом выше смысле. По крайней мере, впоследствии в своих договорах с князьями новгородцы постоянно ссылались на льготные Ярославовы грамоты.
После Мстислава Мономаховича соперничество разных ветвей княжеского дома, постепенный упадок великого княжения киевского и возраставшая самостоятельность областных княжений представляли для Северной Руси полную возможность приобретать все большую независимость от великого князя Киевского и развивать свое народоправление. Новгородцы, смотря по обстоятельствам, получали князей то из рода черниговских Ольговичей, то из какой-либо ветви Мономаховичей, волынской, смоленской или суздальской. Между тем как в других русских областях княжеские семьи все более принимали характер местных династий, Новгород постоянно выбирал между ними и потому не получил собственного княжеского дома. Но такой широкий выбор князей, в свою очередь, послужил источником смут и раздоров в самом Новгороде, как это обыкновенно бывает при избирательном правлении, когда избрание не ограничено строго определенными порядками. А подобные смуты и раздоры задерживали укрепление политического строя и давали возможность каждому сильному властителю вмешиваться во внутренние дела новгородцев, иметь у них приверженную себе боярскую партию и давать им князя из своих рук.
Частая смена князей началась в XI веке; а в XII она усилилась до того, что в одном этом столетии переменилось их в Новгороде до тридцати. Редкому князю удавалось оставаться здесь более трех лет сряду; а некоторые были призываемы и изгоняемы по несколько раз. Рядом с избирательным началом шло стремление стеснить круг княжеской власти во внутренних делах Новгородской земли; поэтому, сажая на свой стол нового князя, вече обыкновенно издавало договорную грамоту и заставляло его присягнуть на исполнение заключенных в ней условий, что и означало принимать к себе князя «на всей воле Новгородской».
При таком стремлении к народоправлению, казалось бы, и самое достоинство княжеское становилось излишним для Новгорода. Однако мы видим, что, наоборот, граждане не любили оставаться без собственного князя даже и на короткое время. Очевидно, понятие о княжеском достоинстве было издревле так присуще всему русскому племени и так укоренилось, что никакая часть этого племени не могла представить себе существование без князя и, прибавим, без княжеской дружины, без его двора. Кроме того, отношения к другим частям Руси также не дозволяли думать об устранении княжеского достоинства. Потомство Владимира Великого все-таки смотрело на Новгородскую землю как на свою прирожденную волость, приобретенную потом и великими трудами своих предков, и не потерпело бы совершенного изгнания отсюда своего рода. Принимая к себе того или другого князя, новгородцы на время его княжения состояли в союзе или под покровительством той ветви, к которой он принадлежал, и союз этот противопоставляли притязаниям других князей. Наконец, для каждой области князь почитался необходимым как верховный судья, а главное, как предводитель войска и защитник земли от внешних врагов; причем его собственная дружина, как военное сословие, составляла ядро земской рати. Русская рать в те времена не могла представить себя без предводителя-князя; ему одному она подчинялась безусловно («а боярина не все слушали», — замечает летопись). Следовательно, издревле установившиеся понятия, привычки, отношения к соседям и весь склад Русской земли того времени не допускал мысли об устранении княжеского достоинства в Новгороде, при всем стремлении его к народовластию, при всех сменах и обидах, которые претерпевали там князья. И не только в самом Новгороде князь почитался необходимой властью; но в некоторых важнейших пригородах его замечается стремление иметь своих особых князей. Таковых встречаем иногда во Пскове, Торжке, Великих Луках и Волоке Ламском; города эти лежали на пограничье Новгородской земли и более других нуждались в присутствии князя для защиты от соседей. Вследствие стеснений, которые терпели князья в Новгороде и пригородах, они иногда сами покидали Новгородскую землю; но всегда находились другие, которые охотно заступали их место. Кроме чести быть князем богатого и славного Новгорода, их привлекали сюда большие доходы, получаемые от судебных и торговых пошлин, от земельных угодий и прочих статей, назначенных на содержание князя и его дружины. Едва только Новгородская Русь после Мстислава I почувствовала ослабление своей зависимости от киевского стола и вообще от Южной Руси, как эта зависимость начала сменяться другой, более суровой: со стороны Суздальского княжения. Уже Юрий Долгорукий начал теснить Новгород и изъявил притязание сажать от себя князя, то есть держать там своего подручника, или наместника. Суздальский князь, как сильный сосед, имел в своих руках весьма действенное средство смирять строптивых вечников. Он перехватывал новгородских данщиков, или сборщиков дани, с инородцев в Заволочье. Он не давал пути новгородским купцам через свои земли и тем прерывал их торговые сношения с востоком, особенно с камскими болгарами. Он мог прекратить подвоз хлеба из низовых, или поволжских, областей и тем произвести в Новгороде дороговизну, а в неурожайные годы и страшный голод. Ему легко было составить себе в Новгороде преданную партию из бояр, имевших земельные владения по соседству с его волостями, из купцов, торговавших с восточными странами, и тому подобное. Понятен отсюда гордый тон Андрея Боголюбского, который в 1160 году послал сказать новгородцам: «Ведомо буди, хочу искати Новгорода добром и лихом». «И с того времени, — замечает летописец, — начались в Новгороде смятения и частые веча».
Новгородцы
