— Ну и дурацкие же сны! — воскликнул студент. — Я думаю, если бы в Мадриде, как в Древнем Риме, были толкователи снов, они бы очень затруднились объяснить эти два сна.
— Ну, не очень, — отвечал бес. — Если бы прорицатели только знали, что творится в наши дни в среде актеров, они скоро нашли бы ясный и точный смысл этих снов.
— А я так ничего в них не понимаю, — признался дон Клеофас, — и не очень-то об этом тужу, мне интереснее узнать, кто эта дама, что спит на кровати, отделанной великолепным желтым бархатом, с серебряной бахромой; возле нее на ночном столике лежит книга и горит свеча.
— Это титулованная особа, — пояснил бес. — У нее роскошный выезд, а челядь ее состоит из молодых и красивых лакеев. У нее привычка читать перед сном; без этого она всю ночь не сомкнет глаз. Вчера вечером она читала «Метаморфозы» Овидия и поэтому теперь видит очень странный сон: ей снится, будто Юпитер влюбился в нее и поступает к ней в услужение в образе рослого, статного пажа.
Кстати о метаморфозах. Вот вам еще метаморфоза, и она, по-моему, еще забавнее. Я вижу лицедея, который крепко спит и видит сон, доставляющий ему большое наслаждение. Это такой старый актер, что нет человека в Мадриде, который мог бы сказать, что видел его дебют. Он так давно играет, что, как говорится, сросся с театром. Он талантлив, но до того горд и тщеславен, что мнит себя выше людей. Знаете, что снится этому спесивому герою кулис? Он видит во сне, что умирает и что все боги Олимпа собрались на совет, дабы решить, как поступить с таким важным смертным; он слышит, как Меркурий докладывает совету богов, что знаменитого актера, который так часто имел честь изображать на сцене Юпитера и других великих небожителей, нельзя подвергнуть участи обыкновенных смертных, и предлагает причислить его к сонму олимпийцев. Мом одобряет слова Меркурия, но некоторые небожители возмущены предложением Меркурия, и Юпитер с общего согласия превращает старого лицедея в театральное чучело.
Черт хотел продолжать, но Самбульо остановил его:
— Стойте, сеньор Асмодей, вы не замечаете, что уже день. Я боюсь, как бы нас не заметили тут, на крыше. Если только чернь увидит вашу милость, свисткам и шиканью не будет конца.
— Нас не увидят, — возразил бес, — я обладаю той же властью, что и мифологические божества, о которых сейчас шла речь. И подобно тому как влюбленный сын Сатурна окружил себя на горе Иде облаком, чтобы скрыть от мира ласки, которыми он хотел прельстить Юнону, я тоже окутаю вас и себя туманом, непроницаемым для человеческого глаза; но это не помешает вам видеть то, что я хочу вам показать.
И действительно, их сразу обволок густой дым; но, как ни был он густ, студенту было все видно.
— Возвратимся к снам… — продолжал Хромой. — Однако я упустил из вида, что из-за меня вы провели бессонную ночь и, вероятно, очень устали. Пожалуй, лучше перенести вас домой и дать вам отдохнуть несколько часов. За это время я побываю во всех четырех частях света, выкину несколько забавных штучек, а затем вернусь к вам, и мы еще поразвлечемся.
— Мне вовсе не хочется спать, и я ничуть не устал, — отвечал дон Клеофас. — Вместо того чтобы покидать меня, доставьте мне удовольствие, расскажите, какие намерения вон у тех людей, что уже встали и, по-видимому, собираются выйти. Что они намереваются делать в такую рань?
— То, что вы желаете знать, вполне достойно внимания, — отвечал бес. — Вы увидите картину труда, забот и треволнений, которыми бедные смертные наполняют свое существование, чтобы возможно приятнее провести короткий промежуток времени между рождением и смертью.
ГЛАВА XVII
В которой можно увидеть несколько чудаков, имеющих немало подражателей— Прежде всего обратим внимание на ватагу оборванцев, которую вы заметили на улице. Это распутники, большей частью из хороших семей; они живут целым сообществом, как монахи, и проводят ночи в кутежах у себя дома, где всегда имеются изрядные запасы хлеба, мяса и вина. Теперь они расходятся по церквам, где прикинутся несчастными, а вечером опять соберутся, чтобы пить за здоровье набожных благодетелей, покрывающих их издержки. Полюбуйтесь, как эти бездельники умеют переодеваться и принимать вид, внушающий сострадание; так не принарядиться и самой заправской кокетке, собирающейся вскружить кому-нибудь голову.
Посмотрите внимательно на тех троих, что идут вместе. Тот, который на костылях, дрожит всем телом и передвигается с таким трудом, что, кажется, вот-вот ткнется носом в землю. У него длинная седая борода и дряхлый вид; в действительности это молодой человек, такой проворный и легкий, что перегонит лань. Другой, изображающий шелудивого, — красавец юноша; голова у него покрыта накладной кожей, скрывающей роскошные волосы, которым позавидовал бы любой паж. Наконец, третий мнимый калека — это негодяй, умеющий так жалобно и уныло причитать, что ни одна старуха не устоит и спустится хоть с пятого этажа, чтобы подать ему милостыню.
Кроме этих тунеядцев, идущих под маской нищеты выманивать у людей деньги, я вижу трудолюбивых ремесленников, которые, хоть они и испанцы, собираются в поте лица заработать кусок хлеба. Я вижу: везде люди встают и одеваются, чтобы исполнить самые различные обязанности. Сколько замыслов, задуманных этой ночью, будет осуществлено и сколько их разлетится в прах! Сколько будет совершено поступков, внушенных расчетом, любовью или честолюбием!
— Что это там на улице? — перебил его дон Клеофас. — Кто эта женщина, увешанная образками, которая торопливо идет в сопровождении слуги? У нее, видно, очень спешное дело.
— Еще бы, — отвечал черт. — Эта почтенная матрона торопится в дом, где требуется ее помощь. Она спешит к актрисе, которая страшно кричит; около актрисы суетятся двое мужчин. Один из них муж, другой — аристократ, весьма взволнованный происходящим; ведь роды актрис напоминают роды Алкмены — тут всегда замешаны и Юпитер и Амфитрион.
Глядя на этого всадника с карабином, можно подумать, что он едет охотиться на зайцев и куропаток в окрестности Мадрида, а между тем у него ни малейшего желания позабавиться охотой. У него совсем другое намерение: он отправляется в деревню, переоденется там крестьянином и в таком виде проберется на ферму, где под присмотром строгой и бдительной матери живет его любовница.
Вот этот молодой бакалавр спешит засвидетельствовать почтение старому канонику, своему дяде. Он это делает каждое утро, зарясь на его доходы.
Посмотрите на дом напротив: там человек накидывает плащ и собирается выйти. Это — почтенный, богатый горожанин, которого беспокоит немаловажное дело. У него одна-единственная дочь — невеста; он колеблется, отдать ли ее за прокурора, сделавшего ей предложение, или за идальго, который тоже за нее сватается. Он идет посоветоваться об этом с друзьями. И, правда, он находится в крайне затруднительном положении: он опасается, что идальго, сделавшись зятем, будет его презирать; если же оказать предпочтение прокурору, то как бы не завести в доме червяка, который все источит.
Посмотрите на соседа этого озабоченного отца. Отыщите в этом роскошно обставленном доме человека в халате из красной парчи, затканной золотыми цветами. Это — остряк, корчащий вельможу, несмотря на свое низкое происхождение. Десять лет тому назад у него не было и двадцати мараведи, а теперь у него десять тысяч дукатов годового дохода. Он завел себе изящный экипаж, но, чтобы содержать его, экономит на еде: говорят, что весь обед его обычно состоит из цыпленка. Но иногда он из тщеславия принимает у себя знатных особ. Сегодня, например, он дает обед членам государственного совета; для этого он послал за поваром и кондитером и будет с ними торговаться из-за каждого медяка; наконец, столковавшись, составит меню.
— Что за скряга! — воскликнул Самбульо.
— Ничего не поделаешь, — ответил Асмодей. — Все голыши, разбогатев, становятся либо скупцами, либо мотами, — это общее правило.
— Скажите, а что это за красавица, которая за туалетом беседует с представительным господином? — спросил студент.
— В самом деле на это стоит обратить внимание, — воскликнул Хромой. — Эта женщина — немка; она живет в Мадриде на выделенную ей по завещанию вдовью часть и вращается в лучшем обществе. Молодой человек, который с нею, — сеньор дон Антонио де Монсальва. Хотя этот кабальеро принадлежит к одному из знатнейших родов Испании, он обещает на ней жениться; он даже заключил с ней условие с обязательством уплатить три тысячи пистолей неустойки. Но родные дона Антонио противятся его любовным замыслам и угрожают засадить его в тюрьму, если он не прекратит знакомство с немкой, которую они считают авантюристкой. Влюбленный крайне огорчен их сопротивлением. Вчера он пришел к своей возлюбленной. Она заметила его расстроенный вид и спросила, чем он удручен. Дон Антонио рассказал ей все и стал уверять, что, какие бы препятствия ни ставили его родные, решение его непоколебимо. Вдова была очарована его стойкостью, и в полночь они расстались, очень довольные друг другом. Сегодня утром Монсальва опять пришел к ней; он застал ее за туалетом и снова стал рассыпаться в изъявлениях любви. Во время разговора немка сняла с себя папильотки: кабальеро невзначай взял одну из них и развернул. Увидев свой почерк, он воскликнул, смеясь:
