единожды на Совьон нахлынула тоска: когда Латы принес весть о походе.
Тогда-то Совьон признала, насколько была бесполезна. И речи не шло о том, чтобы отправляться на юг – она осталась вместе с Магожей, слишком старой для того, чтобы помогать войску в пути. Знахарка перебралась в лесную хижину в нескольких верстах от ближайшего поселения, где она жила до появления Хьялмы. И туда же Латы отнес Совьон, наказав Магоже ее лечить, – и, несомненно, оставив пригоршню княжьего золота. Едва ли бы знахарка стала опекать Совьон по доброте душевной.
Они с Латы простились хорошими друзьями. Совьон поблагодарила дружинника за помощь, подарила свой любимый оберег в виде вороньего черепка с гагатовым глазом и сказала, что будет просить о Латы колдовские силы – если уж она с ними связана, должно же хоть раз из этого выйти нечто хорошее?
Латы стоял у ее кровати спиной к свету: двери в хижину не закрывали. Он был весь – веселый, освещенный ласковым весенним солнцем, плавившим суровую княжегорскую зиму. Латы выглядел таким счастливым, будто поход – самое удачное, что могло бы случиться в его молодецкой судьбе. Одна часть Совьон завидовала доступной ему удали, тому, что его рукам хватало силы сжимать оружие, а стану – держаться в седле. Другая, темная, умудренная опытом, глядела с сожалением: глупый молодой дружинник! Война с Сарматом-змеем обещала быть страшной, и разбитной княжий слуга мог ее не пережить.
Впавшие глаза Совьон, может, и хотели смотреть светло, но хвороба выпила из них все искры; взгляд Латы же сверкал, как свежая трава, усыпанная солнечным блеском. Совьон пожелала ему доброго пути, и дружинник улыбнулся еще раз, напоследок, – пролегли ямочки на щеках, сделав его совсем мальчишкой.
С той поры утекло немало времени – Совьон казалось, что целая вечность. Она боролась с недугом, и Магожа поила ее отварами и наново зашивала ей раны, если тем случалось открыться. Золото приглушило сварливость знахарки, хотя задушевных бесед так и не выходило. Нрав Совьон тоже не слыл сахарным, и уязвимость не пошла ему на пользу.
Кончался март. Совьон, лежа на постели у самого оконца, смотрела, как с земли медленно сползал снег, обнажая редкие травяные островки. С юга возвращались птицы – грачи и трясогузки, и иногда Совьон слышала звонкое пение жаворонков, возвещавших о наступлении тепла. Порой Магожа разрешала ей приподнимать спину, подложив подушки под лопатки: тогда Совьон разглядывала мир еще более жадно.
Зажило крыло ее ворона. Птица принялась кружить над лесом и равнинами, и Совьон провожала ее с восторгом и тоской. Ворон приносил ей то, что требовалось в колдовских обрядах: кусочки сырой земли и сгустки древесных смол, клоки звериной шерсти и крохотные ягодки. Сейчас Совьон ничего не оставалось, кроме как обратиться за помощью к волшбе, – она слишком хотела знать, что происходило на юге.
В апреле ветер раздувал обветшалые занавеси и приносил в знахарскую хижину запахи весны. Над лесом раскатывались первые грозы, и первые дожди поливали землю, а Совьон, потеряв связь со своей воинской силой, пыталась обратиться к умениям иного толка – однажды утром у нее получилось. С первыми лучами Магожа уходила в чащу – за свежим сбором, а Совьон, дотянувшись до чаши с водой, начинала ворожить.
Который день она делала все, чтобы прозрачная гладь сменилась картиной того, что происходило с войском на юге. Вырисовывала знаки угольками, которые ее ворон приносил из прогоревшего знахарского очага, мешала собственную вязкую кровь с мякотью подснежников и хвои, шептала заговоры, добавляла почву, пепел и мышиные косточки, настаивала воду на солнце и при луне, в тумане и при свете звезд – и тем утром она наконец-то увидела то, что позже прозвали битвой у Поясной гряды.
* * *
Это было первое сражение той войны.
Рати Хьялмы и Хортима Горбовича спустились по равнине к югу и обогнули гаринскую крепость Варов Вал. Здесь они оказались зажаты с востока – самой крепостью, с запада – раскидистым лесом, а с севера – пиками Поясной гряды. И когда пронеслась весть о том, что Ярхо-предатель перебрасывает войско через Костяной хребет, Хьялма приказал уходить в горы. Его люди подтянули метательные орудия и повозки с продовольствием и разбили лагерь среди скал. Если на равнине весна обещала быть славной и теплой, то на предгорье каждый день насмехался над предыдущим: хлестали дожди, поэтому снег размокал и превращался в грязевую кашу.
Когда подошли рати Ярхо, погода испортилась окончательно. Проливные ливни чередовались с моросью: туман висел такой плотный, что стирались очертания отвесных спусков. Пошли шепотки: так ли мудр драконий князь, если он погнал свое войско на высоту, рискуя и катапультами, и людьми?
Утро, когда Хьялма велел наступать, по чудовищности превзошло другие: нависло темное вихрастое небо. Зажженные факелы гасли, не успев разогнать плотный морок, и даже рать Ярхо-предателя неопределенно серела внизу. Мелкий дождь расходился, обещая через пару часов смыть все на своем пути.
Хортим Горбович не слыл великим военачальником, часто предпочитая надеяться на опыт Фасольда, но и он понимал, что дело худо.
– Ты уверен? – в который раз спросил он, хватая Хьялму за предплечье так, как у него, пожалуй, не было права. Ноги скользили по влажным камешкам, – князья стояли возле шатра, хлопающего пологами. Хьялма вышел, чтобы срастись с драконьей кожей, а Хортим догнал его и зашипел на ухо – хотя никто бы все равно не разобрал ни слова: в небе раскатывался гром.
Хьялма посмотрел на него жалящим взглядом. Дождь тек по его лицу, а седые пряди прилипали к вискам. В другой раз Хортим позволил бы себе испугаться, но не сейчас, когда от него зависело слишком много жизней.
– Погляди, что творится! – потребовал он. – Отвесно. Скользко. Половина расшибется и без помощи Ярхо. Да нам даже отступать некуда!
Они обсуждали это не впервой, и Хортим понимал: если Хьялма не согласился тогда, нынче и подавно ничего не изменит. Однако на молодого князя нахлынуло такое горячечное, клокочущее отчаяние, что он не сдержался.
Ветер трепал их знамена, как нелепую бахрому. Люди вглядывались в белесый туман с настороженностью и страхом и пытались поддержать костры, чтобы высмотреть мерцание красного чешуйчатого бока. Сильные воины утягивали канаты, которыми привязывали к месту катапульты, чтобы те, не приведи небо, не поехали вниз.
– Орда Ярхо, – прочеканил Хьялма, – не знает усталости. От нее бесполезно бежать.
– И ты решил сгинуть в единственной битве? – зло вскинулся Хортим. – Ты выбрал самый неудачный день! Не видно ни зги.
– Значит, Сармату будет нелегко спалить твое войско.
– А ты? Какой от тебя прок, если туман мешает даже дракону?
Хьялма сжал тонкие губы и высвободил руку из
