Казани?
— Я не рассказал об Азизове.
Дружников повернулся к Корсакову, и сделал он это так осторожно и целенаправленно, что тому стало ясно: уж лучше бы потеря сознания.
— Об Азизове подробнее! — потребовал Дружников.
И сразу же вытащил из кармана телефон, потребовал остановить реанимобиль и вышел, набирая номер, но вернулся уже совершенно спокойным, вместе с врачом, который сделал Корсакову еще один укол.
Когда машина тронулась, Дружников сказал:
— Все в порядке, не волнуйтесь, Игорь.
— Да я и не волновался, — возразил тот.
— Ну и славно. А теперь поспите, да и я вздремну, — подвел черту Дружников.
24. Москва. 6 января
Второй раз за эти сутки Корсаков просыпался в новом месте. Правда, на этот раз потолок отвечал требованиям евроремонта и никаких воспоминаний не вызывал. Белый, гладкий — и только. Короче — современная палата.
«Ну ладно, что об этом думать, смотреть надо», — решил Корсаков и попытался встать. И сразу же что-то запищало — резко, неритмично и некрасиво. Тотчас за дверью раздались торопливые шаги. В палату вбежала девица будто с обложки глянцевого журнала: и лицо, и грудь, и все остальное вызывали желание жить полной и регулярной жизнью.
— Игорь Викторович, вам нельзя подниматься, — зашелестел грудной голос. — У вас же капельница!
В голосе доминировала искренняя забота и простая человеческая симпатия. Девица подошла ближе и наклонилась, пристально оглядывая его лицо и шею.
— Вам нельзя волноваться, — продолжила она.
Корсаков хотел возразить, но решил, что спешить не надо.
— Как ваше имя? — смирил он себя.
— Екатерина.
— И только?
— Что «только»?
— А отчество?
— Меня еще рано по отчеству… — смутилась барышня.
— А меня уже нужно, потому что я уже старик? — почти обиделся Корсаков.
— Ой, ну что вы! — возразила Екатерина. — Просто от нас требуют только так обращаться к больным.
— Даже к симпатичным? — упорствовал Корсаков.
Екатерина сконфузилась и придумывала ответ, когда сзади раздался голос Дружникова:
— Много воли ему не давай, Катюша! Этот больной до смерти опасен для женщин. — Он подошел ближе и нанес окончательный удар: — Хоть и старый уже, конечно.
— Ну, вы сказали! — констатировала девушка.
«Впрочем, имя Катя ей тоже идет», — подумал Корсаков.
— Если что — зовите, — отправилась было к двери она, но повернулась и скомандовала уже совсем по-взрослому: — И больше, пожалуйста, не старайтесь подняться, пока доктор не разрешит. А то мне попадет.
— Ну что, роковой мужчина, — усмехнулся Дружников, — выспался?
— Вроде да. Где я?
— В больнице, где еще тебе быть после ранения? Ты тут на особом счету. Заметил, какие внучки за тобой следят?
Это Корсаков заметил, но обнаружил и другое: Дружников обращается к нему на «ты», и это удивило. Знак отличия или признак опасности, которая нависает над обоими?
Феликс сел рядом с кроватью так, чтобы оба могли видеть друг друга.
— Извини, не даю отдохнуть. Но ситуация не та, чтобы терять время.
— Я понимаю. — Корсаков хотел кивнуть, но голова сразу закружилась.
— Ты лежи смирно и не волнуйся, а то меня выгонят, — шутливо нахмурил брови Дружников. — Давай-ка сначала я поговорю.
— О чем?
— Скажи мне, что ты знаешь о «зеленой дуге»?
Долго вспоминать Корсакову не пришлось. Он даже подумал, что Дружников каким-то образом ознакомился с его учетным делом.
— Говоря просто, «зеленая дуга» — это замысел штатников! Основа идеи — активизировать исламские режимы на наших южных границах, оказать давление на мусульман бывших азиатских союзных республик, — отчеканил Корсаков. — Основные проявления — исламская революция в Иране тысяча девятьсот семьдесят девятого года и исламизация Афганистана в тот же период. Ну а «зеленая» — потому как считается, это цвет «знамени пророка».
Во всяком случае, так им говорил лет двадцать назад начальник политотдела майор Гвоздарев.
— Толково излагаешь, — поощрил Дружников. — Теперь молчи. То, что ты изрек, — официальная версия, до сих пор никем не пересматриваемая.
— А что там пересматривать?
— А то, что времена изменились и многое изменили, — сказал Дружников. — То, что давным-давно было союзными республиками, теперь — самостоятельные государства не только со своей системой власти, но и со своими особенностями формирования этой самой системы…
— И как я с этим связан? — усмехнулся Корсаков.
— Ты лежи и молчи, — повысил голос Дружников. — Попросили ведь! — Помолчав, сказал: — С уничтожением Маслова опасности меньше не стало, и мы даже не знаем, кого он представлял и чего хотел. И вообще, уж поверь, пока многое не ясно, потому, собственно…
Дружников замолчал, но Корсаков тотчас подсказал:
— Потому вы и оказались там, где оказались.
И сразу сменил тему:
— Вот вы сказали, что Льгов — из другой команды, а что это за «другая команда»?
Дружников напрягся:
— Ну, как бы тебе объяснить… Когда я сказал о «другой команде», я не имел в виду что-то вроде футбольного матча, когда команды борются друг с другом. Поле, на котором мы с тобой сейчас находимся, если уж продолжать сравнение, это поле футбольное, но команд на нем много, а ворота одни! И, чтобы понятнее было, не всегда ясно, что в такой игре важнее: забить гол противнику или не пропустить самому.
Дружников посмотрел на Корсакова, убедился, что тот почему-то не хочет задавать вопросы, и продолжил:
— Управление страной состоит из многих элементов, и никто не в состоянии точно расставить приоритеты. — Он усмехнулся. — Ты-то помнишь такое имя — де Голль?
— Генерал?
— Да! — подтвердил Дружников. — Он ведь в сорок четвертом году первым вошел в освобожденный Париж, а перед этим несколько лет возглавлял борьбу против гитлеровцев. Казалось, нет и не может быть у Франции иного лидера! А он через два года ушел из политики, потому что не мог переносить постоянные скандалы, которые закатывали друг другу партии и движения, желавшие делать Францию сильной! Де Голль не мог себе представить, что такие скандалисты могут сделать страну сильной! И тот, кто
