Смотрю на совет, на публику, бо́льшая часть которой — беременные женщины.
«Третья фаза имела целью оплодотворение, — думаю я, глядя на Ванека. — После Черни вы уже не могли похищать детей, так что вам пришлось делать собственных».
«Все это часть Плана, — сообщает Ванек. — Моего Плана, должен сказать, хотя он и был очень умело осуществлен Элли».
«И это означает, что четвертая фаза…»
«Ты еще не знаешь, — перебивает Ванек. — Слышал одни общие слова и пока не в состоянии понять».
«Так объясните».
«Ты осознаешь, насколько зависим от меня? Да как ты вообще можешь без меня функционировать?»
«Майкл, не слушай его, — вмешивается Люси. — Ты сильнее».
«Расскажите про четвертую фазу».
«Нет».
Я молчу, по-прежнему избегая взгляда Ванека.
«Почему бы тогда не рассказать им?»
«Вероятно, в конце концов я так и сделаю, но сначала хочу, чтобы ты помучился. Повертелся как уж на сковородке».
Вновь оглядываю собравшихся. Меня разоблачат… Одно неверное слово, и они поймут, что я самозванец, и тогда придется мести землю палкой, как та журналистка, махать туда-сюда, и мозги у меня будут такими же пустыми, как окружающие дома. Что теперь делать, развернуться и бежать? Нужно было уйти с полицией.
Полиция! Вот как я это сделаю.
— Слишком долго я ждал этого момента. — Стараюсь, чтобы голос не дрожал. — Двадцать лет. Но нынче у нас на повестке дня более важные заботы. — Бросаю взгляд на Элли. — Дорога сюда далась нелегко — полицейские пытались не пустить меня, задержать. Когда я оказался на территории лагеря, они сказали, что вернутся с ордером. Они стремятся проникнуть сюда с того самого момента, как мы купили это место. Они хотели все здесь осмотреть, узнать, чем мы занимаемся, и прервать нашу работу. Но прежде у них не было предлога. Боюсь, я дал его.
Сейчас они должны зашевелиться, зашептаться взволнованно. Элли кажется обеспокоенной. Я надеялся, что мои слова не вызовут ее подозрений, но вдруг она догадается, что я всего лишь тяну время? Ванек недоволен, но помалкивает.
— Он прав, — вступает Арлин. — Если полицейские вернутся с ордером на обыск лагеря, они обнаружат ясли. Найдут Дом. Мы не можем этого допустить.
Элли мрачнеет — вокруг нее словно появляется колючая аура. Она не подозревает меня, но сердится. Вполне могу представить, что такое власть, и чувствую, что этой женщине не нравится мое поведение. Ванек прав насчет того, что нужно подкармливать ее честолюбие. Главным здесь был я или, вернее, он, но мы слишком долго отсутствовали, и на первое место вышла Элли. И, предоставляя мне слово, прося рассказать про четвертую фазу, она демонстрировала совету, что может управлять даже великим Ванеком. Сменив тему разговора, я узурпировал ее власть. Теперь необходимо вернуть Элли полномочия.
Делаю шаг назад и обращаюсь к ней:
— Когда я покинул вас, наша группа была меньше, и сегодня, спустя двадцать лет, я плохо себе представляю, как ею руководить. Элли тут главный специалист.
Она колеблется несколько секунд. На мгновение задерживает взгляд на мне, потом выходит вперед.
— Доктор Ванек прав — полиция вернется утром. А может, даже раньше. Мы должны подготовиться. — Она смотрит на Чарльза. — Ясли — это основная забота. Если они обнаружат детей, то наши планы будут раскрыты.
— У нас есть план чрезвычайных мер, — напоминает Чарльз. — Мы прячемся или эвакуируемся?
— Прячемся, — отвечает Элли. — Но нужно быть готовыми к полной эвакуации, если возникнет необходимость.
— Мне нужен час.
— Приступайте, — хмуро приказывает Элли.
— А как быть с Домом? — спрашивает Арлин. — Под предлогом поисков беглого преступника они перероют здесь все. Если найдут документы…
— Это предоставьте мне, — отмахивается Элли, — а сами займитесь яслями и лабораторией.
— Лабораторией? — спрашиваю я.
— Конечно. — Элли пожимает плечами. — Меньше всего нам нужно, чтобы полиция обнаружила полтонны самодельного цианида. — Она поворачивается к остальным. — Идите с Чарльзом и помогите все спрятать. Идите!
— Цианид? — Задаю вопрос слишком быстро и громко и спохватываюсь, что выдал себя, но… цианид!
Келли была права, когда рассуждала о похищенных химикатах. Элли смотрит на меня, чувствует мое потрясение, а я понимаю, что вся конструкция рушится. Зачем им полтонны цианида?
— Вы, кажется, удивлены, — говорит Элли, пристально глядя на меня. — Даже чуть ли не… обеспокоены.
Нужно как-то рассеять ее подозрения.
— Не обеспокоен, — поправляю ее, — просто удивлен, что вы смогли изготовить такое количество. Я думал, что смерть Брэндона в «Химкоме» привела к приостановке снабжения.
— Так и случилось, — соглашается Элли. — Но думаю, накопленного запаса нам хватит.
Успокоенная моими словами, она ведет меня в соседнюю комнату. Здесь на диване сидят трое, тупо смотрят на картонную коробку. На ней неумело нарисовано человеческое лицо, словно это детский игрушечный телевизор.
— Пора! Все встают — да-да, встают. Теперь идем со мной. — Элли обращается к ним преувеличенно бодрым голосом.
Это жутко напоминает профессиональные интонации Линды.
Элли помогает им подняться. Они идут на негнущихся ногах, равнодушно поглядывая на стены; один время от времени подергивается.
— Это новенькие, — шепчет Элли, выводя меня на улицу. — Есть еще десяток таких же, проходят процесс. Им необходима опека — даже поесть самостоятельно не могут.
Улицы поддельного городка заполнены людьми, половина из них ведет других. Выглядит это достаточно дико. Элли раздраженно бормочет:
— Амброуз, я не виню вас за полицию. Но жаль, что вы не появились в более благоприятное время.
Мне нужны ответы.
— Расскажите о процессе. — Пришлось набраться мужества, чтобы попросить об этом. Элли кидает на меня пронзительный взгляд, и я тут же продолжаю, пытаясь усыпить подозрения: — Что вы сделали для его усовершенствования?
Если она расскажет о внесенных изменениях, то, быть может, мне удастся понять, как он вообще работает. А тогда, вероятно, найдется и способ остановить его.
Элли передает три человеческие марионетки ближайшему члену совета, а меня движением руки зовет за собой. Идем к яслям.
— Мы не были готовы к программе воспроизводства, заняться этим нас вынудила катастрофа с Черни, — говорит она. — Но все пошло настолько успешно, что мы практически не выбились из графика. Убедитесь сами.
Элли открывает дверь в ясли, мы входим. Как и во всем лагере, здесь нет электричества, но даже в тусклом свете, падающем через двери, я вижу многие ряды кроватей — от младенческих люлек до коек для взрослых. Они уходят вдаль и теряются в темноте. В каждой кровати кто-то лежит неподвижно. Он либо спит, либо накачан лекарствами до коматозного состояния — наверняка сказать невозможно. К рукам лежащих подведены трубки капельниц, лица забинтованы. Потрясенный, смотрю на Элли. Она кивает:
— Правда же, красота?
Подхожу к ближайшей люльке: ребенку в ней нет и года. На карточке, прикрепленной сбоку, написано «Мэри». Преодолевая дрожь, протягиваю руку, прикасаюсь к теплой ручонке, куда воткнута игла капельницы. Под прозрачной пленкой, удерживающей иглу, кожа туго натянута. Стойка, на которой держится банка с внутривенной жидкостью, зловеще наклонилась над человечком — одна из сотен, стоящих здесь, как безмолвные солдаты.
За спиной вспыхивает огонь — Элли зажигает светильник.
— Внутривенные вливания — одно из наших наиболее успешных новшеств, — поясняет она. — Если нужно, мы годами держим подопечного в таком состоянии, хотя обычно он лежит под капельницей не больше недели, потом — перерыв. Мозг легче приспосабливается в отсутствие внешних раздражителей. Эмоции — наиболее сложная проблема, а этот процесс помогает снимать отрицательное воздействие. И тем не менее без регулярных упражнений тело хиреет. — Она покачивает головой. — К сожалению, риск имеет место, но мы пошли на него, когда избрали такой путь.
Киваю, стараясь дышать ровно, делаю безразличное лицо, хотя внутри у меня все кричит от бешенства, страха и отчаяния. Да что они себе позволяют! Я осторожно указываю на бинт на голове Мэри:
— А лицо?
— Легкое давление на лицевые мышцы вроде бы облегчает переход. Большинство из нас в последнее время спит с маской. Если хотите, можете снять бинты, но пока вы ничего не увидите — обычное уродливое человеческое лицо.
Снова киваю, пытаясь сохранять спокойствие. Думаю о себе, о том, что вот так же лежал в кроватке, когда был ребенком. Может быть, даже в этой самой люльке — плакал и горланил, пока снаружи полиция перестреливалась с убийцей, а внутри младенцы один за другим гибли от рук матерей. Удар ножа, струя крови — переход к следующей колыбели. Этот кошмар я переживал сотню раз с тех пор, как узнал правду о своем рождении.
