Но Аларкон признавал, что получение степени лиценциата обходилось дешевле, чем докторской степени, поскольку для этого высшего университетского посвящения, приносившего дворянский титул, церемониал предусматривал ритуал столь же блистательный, сколь и разорительный для виновника торжества.
Накануне дня присвоения докторской степени совершается paseo (прогулка), в которой принимают участие все магистры и доктора. В длинной процессии, которую открывали трубачи и барабанщики, шествовали церемониймейстеры, за ними следовал преподавательский состав в парадных костюмах — черных шапочках с бахромой, длинных черных мантиях с белыми кружевами, поверх которых надевались короткие мантии с капюшоном, цвет которых зависел от факультета: свободных искусств — голубые, теологического — белые, медицинского — желтые, канонисты — зеленые, юристы — красные. Далее следовали эколятр, ректор, сторожа, доктор, которому предстояло объявлять о присуждении степени, и, наконец, сам кандидат на лошади, покрытой дорогой попоной. Кандидат одевался в бархат или шелк и носил на боку шпагу и кинжал. Наконец, дальше шли студенты, к которым присоединялись ремесленники и горожане, замыкавшие длинное шествие, которое растягивалось по узким улицам города от дома кандидата до университета, где совершалась церемония присуждения степени доктора и раздавались самые разнообразные лакомства.
Следующий день начинался с опроса кандидата одним из его учителей в зале для торжественных церемоний университета. Потом, — вероятно, этот обычай был навеян воспоминаниями о насмешках, сопровождавших в Риме триумфатора, поднимающегося на Капитолий, — товарищи новоиспеченного доктора осыпали его оскорбительными шутками о его персоне и способностях, прежде чем панегирик, произнесенный одним из присутствующих, залечит раны измученного самолюбия. От университета процессия следовала к кафедральному собору, где происходило последнее действо: новоиспеченный доктор получал знаки своей степени, передававшиеся ему «крестным отцом», который также надевал ему на голову докторскую шапочку; затем, поднявшись на кафедру, доктор произносил клятву и читал начало Евангелия от Иоанна «In principio erat verbum…», которое все присутствующие слушали стоя на коленях.
По окончании церемонии начиналось веселье, во время которого, как и в другие праздничные дни, устраивалась коррида, причем следовало убить по меньшей мере пять быков. Напрасно папа Сикст V, напоминая о том, что в 1563 году папа Пий V отлучал от церкви священнослужителей, которые присутствовали на этих кровавых зрелищах, заклеймил профессоров Саламанки, «знатоков священной теологии и гражданского права, которые не только не стыдятся смотреть на эти бои с быками, но и осмеливаются утверждать, о чем говорят и на своих лекциях, что священнослужители, будучи членами священных орденов, не навлекают на себя при этом гнев Божий…». Привлекательность традиционного праздника была сильнее угроз кары духовной. В ответе папе Сиксту V, — на котором стоит подпись Фрея Луиса де Леона, — собрание почтительно просило папу отменить те меры, которые «могли бы повредить спокойствию и надлежащему управлению этим учебным заведением».{195}
Теперь новоиспеченному мэтру оставалось лишь подсчитать расходы, сопряженные с обретением высокого достоинства, только что полученного им, которые, помимо огромных трат на проведение корриды, включали в себя целую серию подарков, порядок вручения которых был оговорен в уставе университета и определен его традициями: 50 флоринов эколятру и «крестному отцу», по два золотых каждому доктору, 100 серебряных реалов сторожу и нотариусу, а также подарки натурой: множество пар перчаток, мешки с сахаром, по три пары цыплят каждому, не считая раздачи «сладостей» и лакомств во время корриды. Траты были столь велики, что многие соискатели старались получить степень доктора в один день с коллегами, чтобы разделить расходы. В противовес такой экономии выдвигалось требование увеличить на корриде количество быков до десяти и более…
* * *
«Студенческая демократия» — так характеризовали организацию университета Саламанки. Тем не менее изначально одинаковое положение, которое обеспечивали учащимся общие привилегии и возможность прямо влиять на подбор профессорского штата, не исключало неравенство, причиной которого были слишком различные социальные условия. Не только дети дворян или представителей высших слоев буржуазии занимали места на деревянных скамьях аудиторий. Многие семьи с весьма скромным достатком старались, часто ценой тяжких жертв, послать сына учиться ради обретения научной степени, которая позволила бы ему получить церковный бенефиций или войти в качестве letrado (адвоката) в состав государственной администрации. Поэтому под короткой сутаной (loba) и квадратной шапочкой, которые являлись повседневной одеждой студентов, фактически скрывалось крайнее неравенство в материальных условиях жизни.
На самом верху находился сын очень знатных родителей, поселявшийся с большим количеством прислуги в доме, купленном или снятом специально для него: таков был Гаспар де Гусман, прибывший в Саламанку в 1601 году в сопровождении гувернера, воспитателя, восьми пажей, трех камердинеров, четырех лакеев, повара, конюха и служанок и приезжавший на занятия верхом на лошади в сопровождении людей, составлявших его свиту, которые ждали его у дверей университета, чтобы сопровождать обратно домой…
В привилегированном положении находились и те, кого принимали в Большой колледж (Colegio Mayor). Изначально создававшиеся прелатами или благочестивыми людьми, старавшимися обеспечить бедным студентам возможность учиться, не испытывая материальных затруднений, эти большие колледжи со второй половины XVI века стали менять свой характер, становясь все более аристократическими, благодаря кооптации, с помощью которой обеспечивался набор «стипендиатов». Этот набор становился все более закрытым, поскольку однокашников связывало чувство солидарности. Они стремились монополизировать лучшие места в Церкви и государственных органах. При дворе у них были свои агенты (hacedores), выбиравшиеся среди самых влиятельных «бывших», которые должны были защищать интересы выпускников колледжа при распределении церковных бенефициев и назначении на высокие должности и которые в обмен на эту услугу пристраивали в Большой колледж своих родственников и протеже. Внутри университета учащиеся колледжа образовывали группу, стоявшую особняком: во время выборов нового преподавателя все голосовали за кандидата, выбранного из их рядов; они не испытывали ничего кроме презрения к обучавшимся в малых колледжах (Colegios menores), число которых увеличивалось, в частности, и потому, что большие колледжи перестали выполнять ту роль, которую должны были выполнять; скромности их костюмов они, вопреки положению, по которому студентам запрещалась любая роскошь в одежде, противопоставляли горделивую красоту своих плащей из тонкого сукна или шелка.
Однако большинство студентов жили за пределами колледжей и не были обеспечены материально, как их питомцы. Университетские власти старались как-то разрешить проблемы, встававшие у них на пути, особенно проблему жилья, организуя контроль за «бакалаврами питомцев», то есть хозяевами пансионов, уполномоченных селить студентов. Устав, принятый в 1534 году в Саламанке, не только определял материальные условия пансиона, но и предписывал «бакалавру» следить за нравственностью и прилежанием воспитанников: он должен был запирать дверь в половине восьмого; каждый вечер и каждое утро совершать обход их комнат, чтобы удостовериться, что все на местах; проверять, посещают ли они занятия, предусмотренные программой; пресекать бесполезные дискуссии и разговоры между ними и, наоборот, организовывать проработку материала, который излагали преподаватели; наконец, строго-настрого запрещать любые карточные игры и игры в кости под страхом немедленного лишения всех привилегий, которые давал университет.{196}
Что касается питания, то «бакалавр питомцев» был обязан выдавать ежедневно каждому студенту фунт мяса из расчета полфунта на завтрак и полфунта на обед, закуску, десерт и «надлежащего» качества хлеб и вино, не считая добавок, положенных по большим праздникам.
Мы не знаем, долго ли соблюдались педагогические и нравственные предписания устава и был ли рацион, предусмотренный для студентов в других университетах, столь же щедрым, как в Саламанке. Однако достоверно известно, что «бакалавры питомцев» приобрели стойкую репутацию «торговцев супом», поскольку больше заботились о том, чтобы сэкономить на пище, нежели радели о воспитании юных умов, и что они стали одним из представительных типов в сатирической литературе того времени. Остроумие Кеведо в полной мере раскрывается при описании пребывания Дона Паблоса из Сеговии у одного из таких «бакалавров», лиценциата Кабра по прозвищу Страж Поста, который особенно заботился о том, чтобы его питомцы не испытывали неудобств от переедания. «После молитвы Benedicite в деревянных мисках подавали бульон, настолько прозрачный, что, если бы Нарцисс захотел его выпить, он рисковал бы куда сильнее, чем над ручьем. Я видел, с каким азартом тощие пальцы едоков гнались за сиротливо плавающей в миске горошинкой. С каждым глотком Кабра восклицал: „Нет ничего лучше, чем мясо в горшочках; что бы там ни говорили, все остальное — это порок и чревоугодие!“ По окончании трапезы он говорил: „Дети мои, идите, часок-друтой поупражняйтесь, чтобы пища, которую вы съели, не причинила вам вреда…“ С пустым желудком нужно было все равно выполнять упражнения, которые были предусмотрены правилами. „Мне надо было, — говорил Паблос, — растолковать другим первую главу элементарного курса; но я был настолько голоден, что проглотил половину слов…“»{197}
