Вопрос был задан напрямик, в упор, и пряничник понял, что уклониться нет возможности.
— Разумеется, в ваших словах есть доля истины. Я и сам не отрицаю критику. Больше скажу: в нынешней программе наряду с первоклассными номерами имеются и такие, которым не мешало бы. В этом отношении я с вами согласен! Тут между нами разногласий нет!
— Но если так, то почему же.
Опять бестактное это «почему». И опять неотступный колючий взгляд.
— Но поймите же и меня, — на этот раз почти взмолился пряничник. — Хорошо вам рассуждать со стороны, а мне. К тому же не надо забывать: искусство — вещь тонкая, требующая деликатного обхождения. Неужели такая позиция вам непонятна?
— Нет! — отрезал коллекционер. — И вообще, какая же это позиция — отказ от всякой позиции? Зритель верит вам, рассчитывает, что вы поможете ему разобраться в искусстве, отличить настоящее от мнимого, посредственное от совершенного. А вы. Известно ли вам, кстати, какое прозвище закрепилось за вами в цирке? Пряничником величают вас!
— Пряничником? Быть не может!
— Однако это так. А могли бы и злее прозвать. Подумать только, какой приносите вред своей огульной похвалой. Ох уж эта безответственная похвала! Она дезориентирует артиста, разоружает его, создает дешевую уравниловку, а от нее рукой подать до самоуспокоенности, до зазнайства!
Пряничник сидел, вобрав голову в плечи. В эти минуты он чувствовал себя так, будто подвергается экзекуции — причем не глаз на глаз с хозяином, а в присутствии свидетелей. Портреты смотрели со стен, и пряничнику чудилось, что смотрят они с осуждением.
— Ну, вот и объяснились, — сказал коллекционер, обрывая гневную речь. — Не взыщите, что откровенно. Кривить душой не терплю. Ах, обидно, поостыл кофеек.
Не заварить ли свежего? Торопитесь? В таком случае не имею права задерживать. И так много времени отнял у вас. Сердечно благодарен, что навестили!
Стремглав, не выбирая пути, мчался пряничник по вечерней улице. Он был рассержен. Был ошарашен. Был ошеломлен. «Ничего себе, приятный провел вечерок! Но неужели меня и в самом деле так называют в цирке? Выдумка, конечно. Хотя с другой стороны».
И тут обнаружил себя на площади перед цирком. Сейчас — после того как представление закончилось — площадь была пустынна, огни на цирковом фасаде не горели, и только сбоку фонарь освещал домовую стену, а на ней газетный щит.
Приблизившись, пряничник отыскал глазами свою рецензию. Действительно, она пестрела эпитетами: великолепно, замечательно, блестяще, мастерски. Но ведь это же всех устраивало, всем нравилось, все были довольны?!
И тогда произошло совершенно неожиданное. Продолжая себя уговаривать, что он имел право написать такую, именно такую рецензию и что она по заслугам встретила наилучший прием, — пряничник вдруг огляделся по сторонам. Затем — убедившись, что площадь по-прежнему пустынна и свидетелей нет, — обеими руками потянулся к щиту, к газете, к рецензии.
Задача была нелегкой. За день клейстер успел засохнуть, затвердеть. И все же — упрямо отдирая клочок за клочком — пряничник добился своего, расправился с рецензией. Только затем двинулся дальше.
Историю эту мне рассказали в одном из периферийных цирков, но, признаться, я до сих пор не могу понять, как могла она получить огласку. Факт, однако, остается фактом: действительно, с некоторых пор цирковые рецензии в местной газете стали и содержательнее и критичнее.
КОНЕЦ ИЛЛЮЗИЙ
Сперва Запорожье не входило в маршрут моей поездки. Больше того, когда, задержавшись в Москве, я посоветовался в главке, какие именно цирки следует посетить и при этом кто-то назвал Запорожский цирк, — остальные запротестовали: зачем туда ехать, программа ординарная, аттракцион отживающий.
— Что за аттракцион? — поинтересовался я. Ответили: Map и Марчес.
Map и Марчес! Артистов этих в прошлые годы я знал. Иллюзионный аттракцион, с которым они выступали, пользовался успехом. Работа Мартина Марчеса отличалась элегантностью, а рядом была Софья Map — подруга и партнерша, женщина эффектной, жгучей внешности. Так неужели же теперь.
— Да, теперь по-другому, — сказали мне. — Сколько лет не видели артистов? Давненько. А ведь время — штука жестокая!
И все же я решил заехать в Запорожье. Прибыв под вечер, встречен был администратором цирка, и по пути в гостиницу он ввел меня в курс местных дел.
— Марчес? Нет, в аттракционе он больше не выступает. Аттракцион целиком перешел к Софье Михайловне, а Мартин Александрович выходит с отдельным номером, с японскими кольцами. Вы сможете сегодня же посмотреть.
Устроившись, я отправился в цирк и прежде всего решил возобновить знакомство с Марчесом: прежде мы встречались, но с тех пор, действительно, прошло немало времени.
Постучал в гардеробную. Марчес отозвался, поднялся навстречу, но не увидел меня, и рука, протянутая им, неловко ушла в сторону. Пригласил меня сесть, но сам не сразу смог нащупать спинку стула. Тяжкое глазное заболевание постигло Марчеса: затуманенными, неподвижными были его глаза.
«Как же может он выступать? — подумал я. — Да еще с японскими кольцами!»
Впервые эти кольца я увидел в конце двадцатых годов, когда в советских цирках гастролировал известный иллюзионист Кефало. Выход его обставлялся помпезно. Сначала торжественно выстраивались ассистенты, затем горделивой поступью выходила некая фигура, задрапированная в черный плащ, черная маска на лице. Зал разражался аплодисментами, но фигура срывала маску: «Я не Кефало! Кефало следует за мной!» И тут-то перед ошарашенными зрителями наконец появлялся подлинный Кефало — моложавый, стройный, стремительно переходящий к трюкам.
Японские кольца — не знаю, почему за ними закрепилось это название, — были его коронным трюком. В ту пору никто еще этим трюком не владел.
Нанизав на руку, согнутую в локте, добрую дюжину крупных колец, иллюзионист направлялся к зрителям и, перешагнув барьер, буквально лицом к лицу с ними, проделывал непостижимое: то молниеносно соединял кольца в нерасторжимую цепь, то, напротив, с такой же мгновенностью заставлял их разъединиться, рассыпаться.
Трюк был необычен, руки Кефало двигались с неуловимой быстротой, глаза сверкали остро. Ну а Марчес — как же ему совладать с этими колдовскими кольцами?
Тут раздался звонок. Ассистент, появившись на пороге, напомнил о себе деликатным кашлем.
— Извините. Мне пора к манежу, — сказал, подымаясь, Марчес. И вышел из гардеробной, опустив ладонь на плечо ассистента.
До самого форганга Марчеса вел поводырь. Поставил перед форгангом. Неподвижно, отрешенно стоял Марчес. Когда же подошло время идти на манеж и раскрылся занавес — разом все переменилось. Только что беспомощный, жалко ссутулившийся, Марчес распрямился, уверенным шагом направился на манеж, протянул руку к кольцам, принял их от ассистента, а затем — так же, как некогда Кефало, перешагнув барьер, вплотную к зрителям — стал манипулировать кольцами, и зрители изумленно следили за этими манипуляциями, и — готов поклясться — никто не мог догадаться, что эти звенящие и сверкающие кольца находятся в руках ослепшего артиста. Это ли не высшее цирковое чудо — руки иллюзиониста, достигшие такой виртуозности, что они способны восполнить утраченное зрение?!
Номер закончился, и я, вернувшись за кулисы, от души поздравил Марчеса.
— Спасибо!— улыбнулся он (не только глаза застилал туман — такой же бледной была и улыбка). — Японские кольца — моя долголетняя привязанность. В них изящество, лукавство, возможность показать настоящий класс ручной работы. Это, пожалуй, последнее, что я еще способен показать. А теперь пройдемте к Софье Михайловне. Она рядом.
Прошли. Марчес первым. И тут случилось несчастье: входя в гардеробную жены, Марчес задел нечаянно цветочную вазочку на полке у дверей. Вазочка упала и разбилась.
— Опять! Горе с тобой! — крикнула Софья Михайловна (меня она сгоряча не заметила). — Сколько раз говорила тебе: не видишь — дальше держись от вещей!
Это вырвалось резко, грубо, и за кулисами услыхали. Все, казалось, услыхали: артисты, конюхи, униформисты, длинношерстные дрессированные яки — они завершали первое отделение. Тягостная тишина наступила за кулисами.
— Дня не проходит, чтобы не разбил чего-нибудь! Марчес стоял безмолвно, в лице ни кровинки.
— Горе с тобой! — повторила Софья Михайловна и вдруг охнула: — Что же это я! Ну ее, проклятую вазочку! Прости меня, Мартин! Прости!
— Ладно, Соня, — отозвался он, сделав усилие. — Не казни себя. Смотри, я гостя привел.
Теперь, шагнув вперед, я мог разглядеть всех когда-то чаровавшую Софью Map . Да, время и впрямь жестоко. Ничто не напоминало прежнего.
— Где, говорите, мы встречались? В Ленинградском цирке? — переспросила меня Софья Михайловна. И добавила, точно оправдываясь: — Это ведь было давно, так давно!
