Тугарин слушал ее внимательно, смотрел серьезно, время от времени одобрительно кивал. Как преподаватель на экзамене. Судя по выражению лица преподавателя, студентка могла рассчитывать на твердую пятерку.
Ася почувствовала глухое раздражение. С какой стати она тут демонстрирует чудеса дедукции? Одобрительно кивает, подумать только… Она не обязана сдавать экзамен по… черт его знает, как этот предмет называется. У нее совсем другая работа, и этой работой ей давно пора заняться.
Она замолчала на полуслове, посмотрела на часы, значительно пошевелила бровями и озабоченно сказала:
— Ладно, некогда мне глупостями заниматься. Мне еще лежачих посмотреть надо. А со всей этой ерундой вы сами как-нибудь разберетесь.
— Как-нибудь разберемся, — печально согласился Тугарин. — Придется самим разбираться, что ж теперь… Ася Пална, еще один вопрос, если разрешите. Как вы думаете, ваш бывший муж понял, что вы ему голову морочите? Ну, насчет страшной болезни, смертельной опасности и так далее… Все-таки вы очень откровенно издевались над ним. Вряд ли после этого он чему-нибудь поверит.
— Когда это кому я голову морочила? — возмутилась Ася. — Когда это над кем я издевалась? Я всегда говорю правду, и еще раз правду.
— А насчет лежачих? — Тугарин сделал выражение лица типа «у нас разные представления о правде». — Вы же сказали, что им операции делать без толку. Тогда что они здесь делают?
— Живут, — хмуро ответила она. — Младшей — восемьдесят два, старшей — восемьдесят семь… Совершенно одинокие бабульки. От нас одну заберут эндокринологи, одну — онкологи, двух — кардиологи. У нас же нет хосписа. Вот эти бабульки из отделения в отделение и путешествуют. Еще две были, их соседи забрали, опекунство оформили. Из-за жилплощади, наверное. Но ухаживают за ними хорошо, мы время от времени проверяем.
— Ух ты, — задумчиво сказал Тугарин. — Интересно, сколько в городе таких одиноких стариков… Вы что, всех у себя поселяете?
— Наверное, не всех. Но кого привозят — тех поселяем. Вообще-то их не так уж и много. Кто-то в доме престарелых живет, за кем-то знакомые присматривают… За два года у нас было всего шестнадцать человек. Считая четырех нынешних.
— А почему этих другие отделения сейчас не разобрали? Вы же почти всех больных сумели пристроить.
— В других отделениях сейчас мест нет… А вам зачем все это знать?
— Да так, привычка… И ценная информация: я не ожидал, что вы можете хоть о чем-нибудь говорить серьезно.
— Мама дорогая! — вспомнила Ася его любимое выражение. — Я что, похожа на человека, который умеет шутить? У меня вообще нет чувства юмора.
— Это кто ж вам такое сказал? — оторопел Тугарин.
— Несколько человек говорили. Между прочим, и бывший муж так считает.
— Вот это хорошо, — неожиданно обрадовался Тугарин. — Вот это очень удачно получилось. Значит, всему, что вы ему говорили, обязательно поверит.
— Вообще-то я не видела человека, которому бы Роман верил, — предупредила Ася. — Но в возможность заражения неизлечимым заболеванием поверит обязательно. Очень беспокоится о здоровье. В свое время настаивал на том, чтобы я мединститут бросила. Мало ли какую заразу врач из больницы в дом может принести.
— Вы поэтому развелись?
— А это вам зачем знать? — удивилась Ася. — Впрочем, да, работа такая… Мы развелись потому, что я оказалась слишком слабой. Да еще и склонной к меланхолии.
— Вот уж у него точно не было чувства юмора, — уверенно сказал Тугарин.
— Откуда мне знать? Может, и было. Просто он его умело скрывал. Он вообще все чувства скрывал. Кроме чувства голода и чувства собственного превосходства.
Тугарин засмеялся. Наверное, опять подумал, что она шутит. Ася печально понаблюдала за этим приступом веселья, для которого — уж она-то знала — не было никаких серьезных оснований, вздохнула, пробормотала: «Работать надо», — повернулась и пошла в палату к лежачим старушкам. Действительно, работать надо, а не устраивать здесь вечер вопросов и ответов. Здесь вам не застенки и казематы, здесь допросы неуместны и даже неестественны, и она имеет полное право не отвечать ни на какие вопросы, тем более — на дурацкие. Тугарин в два шага догнал ее, пошел рядом, нерешительно спросил:
— Ася Пална, вы обиделись? Я что-нибудь не так сделал? Вы потом к нам зайдете?
— Да.
Вот и пусть теперь думает, на какой вопрос она ответила.
Тугарин остановился у пятой палаты и правда о чем-то задумался. В темном стекле полуоткрытой двери процедурной она видела его отражение. Он смотрел ей вслед, тер ладонью затылок, хмурился. Потом сказал что-то стоящему у двери автоматчику и скрылся в палате.
В палате у лежачих старушек хозяйничала Валентина Митрофановна. Ася считала ее лучшей санитаркой всех времен и народов. И больные так же считали. Особенно лежачие. Даже самые капризные. Впрочем, эти не были особенно капризными. Древние, безнадежно больные, полуслепые, одинокие — они как-то умудрялись сохранять ясность мысли и устойчивость психики. Или Валентина Митрофановна им эти ясность и устойчивость сохраняла.
— Здрасти, Ася Пална! — Валентина Митрофановна оглянулась с выражением лица типа «ой, кто пришел». — У нас тут полный порядочек, Ася Пална, так что можете не беспокоиться. Мы тут и покушали хорошо, и поговорили, и судна вынесли, и ручки помыли… Нынче прохладно, а то бы и целиком помылись. Я всех вторыми одеялами накрыла, чтобы форточку не закрывать. А то как же без свежего воздуха? А Евдокии Степановне — грелочку в ножки. Это ведь ничего, можно? Ну и хорошо. Сейчас почитаю им, а как уснут — так я весь коридор и вымою.
Валентину Митрофановну тоже сам Плотников нашел. В армейском госпитале, где она тоже работала санитаркой — на общественных началах. Просто приходила каждый день, мыла, чистила, судна выносила, с больными и ранеными «солдатиками» разговаривала… Даже и не думала зарплату просить. А ей не думали зарплату предлагать.
Плотников о ней от кого-то узнал, познакомился, к себе позвал. Она согласилась. А в свободное от дежурств время все-таки по-прежнему ходила в госпиталь.
Ася пробыла у лежачих минут десять. Посмотрела глаза, поспрашивала про сон и аппетит, похвалила за бодрое настроение — и ушла. Ей и правда здесь нечего было делать. Утром опять зайдет, опять посмотрит глаза, опять поговорит про сон и аппетит… Валентина Митрофановна делает для них в тысячу раз больше. Человек не должен быть одинок.
Перед автоматчиком возле пятой палаты Ася остановилась, молча поразглядывала его, думая при этом, что никакое разглядывание не может дать о человеке правильное представление. И никакие вопросы не могут… Ну и чего она тогда будет цепляться к ни в чем не повинному менту? По крайней мере — пока неповинному. Презумпция невиновности и все такое… Ни в чем не повинный мент молчал и стойко переносил ее разглядывание.
