другом лица четырех (!) человек, хорошо, что последнего не арестовали…
Герасимов оказался, пожалуй, самым известным художником поселка. Сокол был основан в 1923 году и создавался как город-сад при участии Алексея Щусева, Виктора Веснина и других архитекторов. Участки передавались пайщикам кооператива на 35 лет, взнос составлял 600 золотых червонцев (сущее богатство по тем временам!), его можно было вносить частями. Сокол часто называют поселком художников, однако не меньше в нем обитало и ученых, служащих, старых большевиков, артистов.
«Что может быть важнее для художника, — замечает Анатолий Брусиловский, — чем его студия, мастерская, место, где он работает, творит, создает? Где сами стены становятся частью его самого, где расставленные, разбросанные предметы точно повторяют географию его души и топологию его сознания (да и подсознания тоже!). Где даже запах всегда индивидуален и точно ассоциируется с хозяином. Студия одна является свидетельницей удач и прозрений, порывов и депрессии, здесь творится мистическое действо, здесь замысел из туманного облака материализуется в зримую и ощутимую вещь. Студия видит и знает то, что никакая жена и любовница, никакой друг и брат не увидят и не узнают. Студия, мастерская художника — это его малая родина, это его дом и крепость, это алхимическая колба, где рождается “философский камень”, чудесный эликсир, превращающий бренные предметы (брение — по-старославянски — земля, тлен) — в золото. В нетленку. В вечное…
В студии происходят чудеса. Студия принципиально отличается от квартиры, жилья, дома. Конечно, можно и в студии жить — да только это совсем другое дело. Можно есть и спать, но здесь нет ничего похожего на домашний быт. Совсем другие ощущения! Студия — не только и не столько место работы. Ее статус, ее реальное место в жизни художника трудно переоценить. Для художника — это его королевство, живущее по его, особым законам, здесь всё, как захочешь, как пожелаешь, как выдумается и как взбрендится».
Трудно не согласиться с художником — мастерская есть особый мир или другая планета, не претендующая на открытие астрономами, ибо она уже давно освоена и обжита ее хозяином. Да взять хотя бы мастерскую Дмитрия Краснопевцева, фрагмент которой стал частью экспозиции Музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина — трудно себе представить в ее стенах иного художника, как точно передает она дух его творчества… И все же подытожим мысли художника — студия есть маленький кусочек свободы, островок в море повседневности, территория, где можно то, чего нельзя за ее пределами. А такая свобода, как правило, входит в противоречие не только с юридическими нормами, но и правилами поведения в обществе. И если обыватель, призванный к ответу за их нарушение, будет оправдываться или даже исправляться (хорошо еще, если не в местах отдаленных), то художник скажет: а я так вижу! И вообще не мешайте мне, созидательной личности, творить нетленку! Так происходило и происходит не только в нашей стране, но и во всем мире. Таково сложившееся давным-давно положение вещей, претерпевшее в советских условиях значительные изменения.
«Последним пристанищем старой художественной богемы Москвы» называли мастерскую Жоржа Великолепного — самобытного русского художника с армянскими корнями и создателя собственной теории «Разноцветных солнц» Георгия Якулова. «Высокого роста, черноусый и худощавый, в какой-то пестрой куртке, как будто только что сошедший с картины какого-то “левого” художника» — таким он остался в памяти у своих гостей, учитывать которых лучше по принципу «кого здесь только не было». В знаменитом «булгаковском» доме на Большой Садовой, 10, он обосновался в 1920 году, в то время, когда дух творческой свободы еще витал не только в воображении московской богемы. Мастерская Якулова словно проходной двор не закрывалась ни днем ни ночью, являясь центром притяжения творческого авангарда столицы, а также кавказских друзей и родственников художника. «Большая комната с пристроенной внутри деревянной лестницей, ведущей на антресоли. Театральные афиши, картины, глиняные восточные божки… Здесь в ту пору можно было увидеть “всю Москву” — от наркома просвещения до начинающего художника, от прославленного режиссера до футуристического поэта», — вспоминал литератор Владимир Швейцер.
У Якулова все было необычно — даже спальня, которую он обустроил на антресоли — там, где художники обычно хранят законченные холсты. «Когда, бывало, мне приходилось забежать к ним поутру за какой-нибудь хозяйственной надобностью, то с антресолей высовывались две заспанные физиономии: иссиня-черного, еще не бритого Григория Богдановича и ярко-рыжей, голубоглазой, белокоже-веснушчатой Натальи Юльевны. Над антресолями вился сизый дымок, а хозяева с папиросками в зубах выглядывали сверху: кто пришел?» — писала Наталья Кончаловская, мастерская ее отца Петра Кончаловского (тестя Сергея Михалкова) соседствовала с Якуловым.
Упомянутая Наталья Юльевна Шиф — экстравагантная супруга Якулова, не самая хорошая хозяйка, но зато истинно богемная дива с красивой фигурой и глазами. Мужчины не давали ей прохода — еще бы, ведь если верить современникам, часто из всей верхней одежды на ней было лишь одно пальто. Умела она носить и шляпы, освежая себя исключительно духами французского разлива. При такой жене вряд ли можно было говорить о каком-либо порядке в бытовой жизни Якулова, неудивительно, что Михаил Булгаков использовал некоторые черты его мастерской для создания своей «Зойкиной квартиры».
Есть у Якулова было нечего, только пить. «Обедов у них не бывало. На столе, в лучшем случае, были закуски, консервы, шоколад, белое и красное виноградное вино», — обижался художник Василий Комарденков. Однажды Жорж Великолепный зазвал друзей отведать редкой выпивки: «Сегодня у меня джин архиепископа Кентерберийского, приходите!» Действительно, в центре огромного стола, к вящей радости гостей, возвышалась небольшая бочка английского джина, загадочным образом (уж никак не по морю!) преодолевшая весьма долгое расстояние по дороге с Туманного Альбиона. Но ведь невозможно все время пить — когда-то надо и есть, для чего Якулов вынужденно отправлялся в кафе и рестораны. «Мне приходится обедать вне дома, потому что Наталья Юльевна к этому делу непригодна», — жаловался он.
В мастерскую Якулова частенько заглядывали Александр Таиров и Алиса Коонен — в Камерном театре художник оформлял спектакли «Обмен», «Принцесса Брамбилла», «Жирофле-Жирофля», а в некоторых даже играл. В мастерской писался и портрет Коонен. Приходил и Всеволод Мейерхольд с Зинаидой Райх — для его театра Якулов создавал оформление спектакля «Мистерия-Буфф». Вместе встречали Новый год: «Всевозможные выдумки и дурачества в то время вообще были у нас в большом ходу. Под Новый год зачастую после встречи в театре мы, нарядившись самым нелепым образом, компанией ходили по Большой Бронной, останавливая прохожих и спрашивая имена. Мы с Таировым обязательно заезжали на Садовую к Якулову, у которого всегда в эту ночь была дикая толчея, наряду с интереснейшими людьми мелькали фигуры каких-то странных типов».
Учитывая глубокую творческую связь Якулова с поэтами, для которых он разрисовывал литературные кафе и
