Когда Горбачев пришел к власти, эту ахиллесову пяту еще можно было залечить, но для этого требовались радикальные меры. Например, серьезное сокращение капиталовложений в, обрабатывающую промышленность и вывоз сырья (цветных металлов, например) непосредственно на мировой рынок. Такая стратегия, пишет Гайдар, могла бы сильно поколебать ситуацию на мировом рынке, вызвать кризис, снижение цен, но, тем не менее, это был шанс. Другой шанс: сокращение госзаказа ВПК, уменьшение количества танков, ракет и прочего вооружения, которое СССР по-прежнему производил в размерах, пригодных для страны, стоявшей на пороге войны, но не для страны, которая стояла на грани экономической катастрофы.
Ельцин увидел масштабы этой грозящей катастрофы гораздо раньше своих коллег по Политбюро.
…Бюджетный дефицит, который рос из года в год. Вот что говорил об этом на пленуме ЦК КПСС тот же Н. Рыжков: «Страна подошла к двенадцатой пятилетке с тяжелым финансовым наследием. Мы давно уже не сводим концы с концами, живем в долг. Нарастающая несбалансированность стала приобретать хронический характер и привела на грань фактического разлада финансово-кредитной системы».
Отсюда вытекала необходимость медленно, постепенно повышать цены на основные товары и продукты, чтобы избежать товарного голода, «вымывания» товаров из торгового оборота. Ни первого, ни второго, ни третьего вовремя сделано не было.
Не буду утомлять читателя цифрами, важно понять суть — чтобы выпутаться из зерновой и нефтяной ямы, из лап финансовой катастрофы, правительству Горбачева надлежало принять, по сути дела, одно очень непопулярное решение: МЕНЬШЕ ТРАТИТЬ. И меньше печатать денег. Но пойти на такое решение в политическом смысле было подобно самоубийству.
«Сказать первым секретарям обкомов, министрам, что капитальные вложения в их регионы и отрасли будут сокращены, что технологическое оборудование, которое они предполагали импортировать, не будет закуплено — прямое нарушение правил игры. При попытке двинуться в этом направлении судьба нового советского руководства, возглавляемого М. Горбачевым, отличалась бы от судьбы Н. Хрущева лишь тем, что отставка произошла бы немедленно», — пишет Егор Гайдар в книге «Гибель империи».
Из материалов Госбанка СССР: «Объем незавершенного строительства на конец 1989 года составил 180,9 миллиарда рублей, в том числе сверхнормативный — 39 миллиардов рублей…» За этой сухой цифрой — страшная правда. В то время как в стране нарастал дефицит продовольственных товаров и товаров широкого спроса (правительство Горбачева сократило закупки из-за рубежа) — новые заводы продолжали строиться.
Горбачев боялся своей элиты. Боялся трогать сложившуюся до него экономическую систему. Вспоминает Андрей Грачев: «Выяснилось, что сами по себе ни девиз “ускорения”, ни обращенный к каждому призыв “прибавить в работе” не меняли сложившейся практики, а тем более общего устройства жизни. Целостной же концепции реформы у нового руководства не было. Внимание распылялось, одна инициатива следовала за другой, в ход по преимуществу шли старые заготовки того времени, когда Горбачев вместе с Рыжковым, перелопатив сотни справок экспертов и академических институтов, готовили так и не пригодившиеся ни Андропову, ни Черненко материалы по научно-техническому прогрессу и возможной экономической реформе».
В результате на поверхности общественного сознания осталась лишь самая неудачная из горбачевских новаций — антиалкогольная. Вырубались виноградники, заколачивались старинные винные подвалы, ограничивалась продажа водки, закрывались заводы, производящие алкоголь. Бюджет понес гигантские потери.
Заставить людей больше работать путем таких нововведений и призывов — было такой же утопией, как заставить партийный аппарат поверить в «перестройку и ускорение». И Горбачев пытается переместить акценты: если экономику реформировать не удается, будем реформировать политическую систему.
Январский пленум ЦК формулирует задачу: руководители всех рангов, в том числе и партийных комитетов, должны избираться прямым и тайным голосованием. Демократизация должна пронизать все формы общественной жизни.
«Не надо бояться хаоса, — повторял он иногда эту загадочную ленинскую формулу, — пишет о Горбачеве его пресс-секретарь Андрей Грачев. — Формула звучала оптимистично, авторитет Ленина тоже должен был помочь сохранять самообладание. Нюанс, тем не менее, был существенным: Владимир Ильич призывал не паниковать перед лицом общественного катаклизма, разразившегося в России в значительной степени помимо воли большевиков… Горбачев же со своим благим проектом раскрепощения общества… объективно способствовал развязыванию “хаоса”, контролировать и регулировать который он к тому же собирался исключительно демократическими методами».
И поскольку позитивная программа экономических реформ у Горбачева никак не рождается, он решает консолидировать общество по-другому: поисками внутреннего врага. Это привычные для советского, да и для русского менталитета «враги»: бюрократы, зажравшиеся чиновники, они мешают, они «тормозят перестройку», они во всем виноваты.
Понимал ли Горбачев, какого джинна выпускает из бутылки, когда приказал стране, в которой власть руководителей ничем не ограничена, а о рыночной экономике еще даже не говорили вслух, стать демократической? Конечно, нет.
В его новой схеме роль таких «тяжелых уральских танков», как первый секретарь Москвы, попросту не предусмотрена. На примере Ельцина, его противостояния с московским аппаратом Горбачев убедился, что прямая борьба с партийной рутиной попросту нереальна. Она ни к чему не ведет. Больше того — вызывает изжогу.
Копит глухой протест. Копит раздражение. А это опасно.
И что самое главное — слишком далеко заходит товарищ Ельцин в этой борьбе с московской администрацией. Играет с огнем. Его борьба за «социальную справедливость» с моральной точки зрения, конечно, оправдана. Но с политической — может привести к непредсказуемым последствиям.
Оглядываясь сейчас, с высоты уже нового века, на эти московские дела середины 80-х, испытываешь грусть.
Борьба Ельцина «с привилегиями» — с этими черными «волгами», которые останавливала ГАИ на въезде в Москву, строго проверяя у водителей «путевки» (не везут ли часом жену или дочку с дачи!), борьба со «спецшколами» и «спецвузами», борьба за «честную торговлю», борьба против «тяжелого ручного труда на производстве» — кажется на фоне сегодняшнего социального расслоения исторически обреченной. Та абсолютная справедливость, жаждой которой наполнены его речи, его поступки, ради которой он идет против огромной советской системы власти, — невозможна в нашем мире, причем в любую эпоху.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
