— Дело после; что прикажешь — всё сделаю, — говорил Масленников, проходя с Нехлюдовым через залу. — Доложите генеральше, что князь Нехлюдов, — на ходу сказал он лакею. Лакей иноходью, обгоняя их, двинулся вперед. — Vous n’avez qu’à ordonner.[25] Но жену повидай непременно. Мне и то досталось за то, что я тот раз не привел тебя.
Лакей уже успел доложить, когда они вошли, и Анна Игнатьевна, вице-губернаторша, генеральша, как она называла себя, уже с сияющей улыбкой наклонилась к Нехлюдову из-за шляпок и голов, окружавших ее у дивана. На другом конце гостиной у стола с чаем сидели барыни и стояли мужчины — военные и штатские, и слышался неумолкаемый треск мужских и женских голосов.
— Enfin![26] Что же это вы нас знать не хотите? Чем мы вас обидели?
Такими словами, предполагавшими интимность между нею и Нехлюдовым, которой никогда не было, встретила Анна Игнатьевна входящего.
— Вы знакомы? Знакомы? Мадам Белявская, Михаил Иванович Чернов. Садитесь поближе.
— Мисси, venez donc à notre table. Ou vous apportera votre thé…[27] И вы… — обратилась она к офицеру, говорившему с Мисси, очевидно забыв его имя, — пожалуйте сюда. Чаю, князь, прикажете?
— Ни за что, ни за что не соглашусь: она просто не любила, — говорил женский голос.
— А любила пирожки.
— Вечно глупые шутки, — со смехом вступилась другая дама в высокой шляпе, блестевшая шелком, золотом и камнями.
— C’est excellent[28] — эти вафельки, и легко. Подайте еще сюда.
— Что же, скоро едете?
— Да уж нынче последний день. От этого мы и приехали
— Такая прелестная весна, так хорошо теперь в деревне!
Мисси в шляпе и каком-то темно-полосатом платье, схватывавшем без складочки ее тонкую талию, точно как будто она родилась в этом платье, была очень красива. Она покраснела, увидав Нехлюдова.
— А я думала, что вы уехали, — сказала она ему.
— Почти уехал, — сказал Нехлюдов. — Дела задерживают. Я и сюда приехал по делу.
— Заезжайте к мама. Она очень хочет вас видеть, — сказала она и, чувствуя, что она лжет, и он понимает это, покраснела еще больше.
— Едва ли успею, — мрачно отвечал Нехлюдов, стараясь сделать вид, что не заметил, как она покраснела.
Мисси сердито нахмурилась, пожала плечами и обратилась к элегантному офицеру, который подхватил у нее из рук порожнюю чашку и, цепляя саблей за кресла, мужественно перенес ее на другой стол.
— Вы должны тоже пожертвовать для приюта.
— Да я и не отказываюсь, но хочу приберечь всю свою щедрость до аллегри. Там я выкажу себя уже во всей силе.
— Ну, смотрите! — послышался явно притворно смеющийся голос.
Приемный день был блестящий, и Анна Игнатьевна была в восхищении.
— Mнe Мика говорил, что вы заняты в тюрьмах. Я очень понимаю это, — говорила она Нехлюдову. — Мика (это был ее толстый муж, Масленников) может иметь другие недостатки, но вы знаете, как он добр. Все эти несчастные заключенные — его дети. Он иначе не смотрят на них. Il est d’une bonté[29]…
Она остановилась, не найдя слов, которые могли бы выразить bonté того ее мужа, по распоряжению которого секли людей, и тотчас же, улыбаясь, обратилась к входившей старой сморщенной старухе в лиловых бантах.
Поговорив, сколько нужно было, и так бессодержательно, как тоже нужно было, для того чтобы не нарушить приличия, Нехлюдов встал и подошел к Масленникову.
— Так, пожалуйста, можешь ты меня выслушать?
— Ах, да! Ну, что же? Пойдем сюда.
Они вошли в маленький японский кабинетик и сели у окна.
LVIII
— Ну-с, je suis à vоus.[30] Хочешь курить? Только постой, как бы нам тут не напортить, — сказал он и принес пепельницу. — Ну-с?
— У меня к тебе два дела.
— Вот как.
Лицо Масленникова сделалось мрачно и уныло. Все следы того возбуждения собачки, у которой хозяин почесал за ушами, исчезли совершенно. Из гостиной доносились голоса. Один женский говорил: «jamais, jamais je ne croirais»,[31] a другой, с другого конца, мужской, что-то рассказывал, все повторяя: «la comtesse Voronzoff и Victor Apraksine».[32] С третьей стороны слышался только гул голосов и смех. Масленников прислушивался к тому, что происходило в гостиной, слушал и Нехлюдова.
— Я опять о той же женщине, — сказал Нехлюдов.
— Да, невинно осужденная. Знаю, знаю.
— Я просил бы перевести ее в служанки в больницу. Мне говорили, что это можно сделать.
Масленников сжал губы и задумался.
— Едва ли можно, — сказал он. — Впрочем, я посоветуюсь и завтра телеграфирую тебе.
— Мне говорили, что там много больных, и нужны помощницы.
— Ну да, ну да. Так во всяком случае дам тебе знать.
— Пожалуйста, — сказал Нехлюдов.
Из гостиной раздался общий и даже натуральный смех.
— Это все Виктòр, — сказал Масленников, улыбаясь: — он удивительно остер, когда в ударе.
— А еще, — сказал Нехлюдов, — сейчас в остроге сидят 130 человек только зa то, что у них просрочены паспорта. Их держат месяц здесь.
И он рассказал причины, по которым их держат.
— Как же ты узнал про это? — спросил Масленников, и на лице его вдруг выразилось беспокойство и недовольство.
— Я ходил к подсудимому, и меня в коридоре обступили эти люди и просили…
— К какому подсудимому ты ходил?
— Крестьянин, который невинно обвиняется и к которому я пригласил защитника. Но не в этом дело. Неужели эти люди, ни в чем не виноватые, содержатся в тюрьме только за то, что у них просрочены паспорты и…
— Это дело прокурора, — с досадой перебил Масленников Нехлюдова. — Вот ты говоришь: суд скорый и правый. Обязанность товарища прокурора — посещать острог и узнавать, законно ли содержатся заключенные. Они ничего не делают: играют в винт.
— Так ты ничего не можешь сделать? — мрачно сказал Нехлюдов, вспоминая слова адвоката о том, что губернатор будет сваливать на прокурора.
— Нет, я сделаю. Я справлюсь сейчас.
— Для нее же хуже. C’est un souffre-douleur,[33] — слышался из гостиной голос женщины, очевидно совершенно равнодушной к тому, что она говорила.
— Тем лучше, я и эту возьму, — слышался с другой стороны игривый голос мужчины и игривый смех женщины, что-то не дававшей ему.
— Нет, нет, ни за что, — говорил женский голос.
— Так вот, я сделаю всё, — повторил Масленников, туша папироску своей белой рукой с бирюзовым перстнем, — а теперь пойдем к дамам.
— Да, еще вот что, — сказал Нехлюдов, не входя в гостиную и останавливаясь у двери. — Мне говорили, что вчера в тюрьме наказывали телесно людей. Правда ли это?
Масленников покраснел.
— Ах, ты об этом? Нет, mon cher, решительно тебя не надо пускать, тебе до всего дело. Пойдем, пойдем, Annette зовет нас, — сказал он, подхватывая его под руку и выказывая опять такое же возбуждение, как и после внимания важного лица, но только теперь уже не радостное, а тревожное.
Нехлюдов вырвал свою руку из его и, никому не кланяясь и ничего не говоря, с мрачным видом прошел через гостиную, залу и мимо выскочивших лакеев в переднюю и на улицу.
— Что с ним? Что ты ему сделал? — спросила Annette у мужа.
— Это à la française,[34] — сказал кто-то.
— Какой это à la française, это à la zoulou.[35]
— Ну, да он всегда был такой.
Кто-то поднялся, кто-то приехал, и щебетанья пошли своим чередом: общество пользовалось эпизодом Нехлюдова как удобным предметом разговора нынешнего jour fixe’a.
На другой день после посещения Масленникова Нехлюдов получил от него на толстой глянцовитой с гербом и печатями бумаге письмо великолепным твердым почерком о том, что он написал о переводе Масловой в больницу врачу, и что, по всей вероятности, желание его будет исполнено. Было подписано: «любящий тебя старший товарищ», и под подписью «Масленников» был сделан удивительно искусный, большой и твердый росчерк.
— Дурак! — не мог удержаться не сказать Нехлюдов, особенно за то, что в этом слове «товарищ» он чувствовал, что Масленников снисходил до него, т. е., несмотря на то, что исполнял самую нравственно-грязную и постыдную должность, считал себя очень важным человеком и думал если не польстить, то показать, что он всё-таки не слишком гордится своим величием, называя себя его товарищем.
LIX
Одно из самых обычных и распространенных суеверий то, что каждый человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек добрый, злой, умный, глупый, энергичный, апатичный и т. д. Люди не бывают такими. Мы можем сказать про человека, что он чаще бывает добр, чем зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен, и наоборот; но будет неправда, если мы скажем про одного человека, что он добрый или умный, а про другого, что он злой или глупый. А мы всегда так делим людей. И это неверно. Люди как реки: вода во всех одинакая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь всё между тем одним и самим собою. У некоторых людей эти перемены бывают особенно резки. И к таким людям принадлежал Нехлюдов. Перемены эти происходили в нем и от физических и от духовных причин. И такая перемена произошла в нем теперь.
