Она обернулась — это был Лонго!
— Мне жаль, что вы уходите так рано, — сказал он. — Я рассчитывал поговорить с вами.
— И о чем же вы хотели поговорить, синьор Джустиниани? — вымолвила София, краснея.
— Пожалуйста, не так официально! Зовите меня Лонго.
— Мне не следовало бы даже заговаривать с вами с глазу на глаз. К тому же вас скоро хватятся.
— Разве я так уж нужен на пиру? — Лонго пожал плечами. — Никто меня не хватится — все смотрят на танцовщиц. Но если вы не желаете говорить со мной, я уважу ваше нежелание и удалюсь.
Он повернулся, но София коснулась его руки, останавливая.
— Прошу, останьтесь. Я тоже хочу поговорить с вами. И я уверена, что могу полагаться на честь женатого мужчины.
— Царевна, вы можете смело полагаться на мою честь, хотя я и не женат более. Джулия умерла родами больше года назад.
— Я сожалею. Она была так молода!
— Слишком молода. Но возможно, все это часть предначертанного Господом плана. Если бы не ее смерть, я бы не появился здесь. Она была последней нитью, связывавшей меня с Генуей.
— И вот, освободившись, вы прибыли исполнить свое обещание императору Константину?
Лонго замолчал.
— Да, именно так, — выдавил он наконец и отвернулся.
Некоторое время молчали оба.
— А как насчет вас? — нарушил молчание Лонго. — Полагаю, один из сидевших подле вас — ваш будущий муж?
София рассмеялась, подумав о пьяном архиепископе и неряшливом зануде Метохите.
— К счастью, нет. Я помолвлена с мегадукой Лукой Нотаром.
— Счастливец, — произнес Лонго.
Он приступил к Софии, встал рядом, совсем близко. Сердце царевны забилось перепуганной птицей.
— Я хотел поговорить с вами о Корсике, — негромко произнес Лонго. — Я много думал о той ночи.
— Я тоже, — призналась София.
Тут рядом вежливо кашлянули, и в коридоре появился мегадука Нотар. Лонго поспешно отступил от царевны.
— Синьор Джустиниани, я вижу, вы уже познакомились с моей нареченной, царевной Софией. Я мегадука Лука Нотар, командующий римским войском.
— Очень рад познакомиться с вами, мегадука.
Мужчины обменялись рукопожатием.
— Царевна София рассказывала мне о вас, — любезно заметил Лонго.
— В самом деле? — удивился Нотар. — Я не знал, что вы так хорошо знакомы.
— Мы встречались в Италии, — пояснил Лонго.
— Как интересно! София, обязательно расскажи мне об этом. Пойдем, я отведу тебя в твои покои. Не подобает молодой царевне бродить по коридорам в одиночестве.
Он взял Софию под руку.
— Синьор Джустиниани, доброй ночи!
* * *
Как только генуэзец вернулся в пиршественный зал, к нему обратился император:
— Синьор Джустиниани, мне необходимо поговорить с вами наедине. Ступайте за мной.
Константин провел Лонго по коридору за залом, вывел во внутренний дворик с садом. Там было тихо. В лунном свете поблескивали влажные лепестки, и от множества цветов разливался в воздухе пьянящий аромат. Император на ходу сорвал розу, задумчиво изучил.
— Удивительно, согласитесь, — цветы не знают и не воспринимают ни войны, ни мира, лишь свет солнца и дождь. Я им завидую. Розы цветут каждую весну — и им все равно, для кого. Они будут одинаково прекрасными и для императора, и для султана.
Издалека донесся грохот турецких пушек. Император выронил цветок и, повернувшись, заглянул Лонго в глаза.
— Я пригласил вас сюда, чтобы мы могли поговорить без помех и посторонних ушей.
— Ваше величество, и о чем же?
— Прежде всего я хочу сказать просто и прямо, как мужчина мужчине, а не как император графу: спасибо, что пришли на помощь! Бесконечные обстрелы и это треклятое ожидание боя сводят нас с ума. Все устали. Что ни день, среди воинов драки. Венецианцы и генуэзцы ненавидят друг друга, и многие из римлян отказываются сражаться рядом с ними. Ваша победа вдохновила всех нас, объединила в радости. Римляне, венецианцы и генуэзцы совместно праздновали ваше прибытие. Воистину, благословен ваш приход!
— Однажды я сказал вашему величеству: если вам когда-либо понадобится мой меч, он к вашим услугам. Я держу слово и не оставлю вас сражаться в одиночестве.
— Я очень этому рад, ибо мне нужен ваш меч, а еще более — ваша мудрость. Насколько я понимаю, у вас есть богатый опыт осады?
— Я был в Белграде в тысяча четыреста сороковом году, когда мы отразили натиск турок. Если вам потребуется мой совет, я с радостью его предоставлю.
— Синьор Джустиниани, мне нужен не просто совет. Мне потребуются ваши воля и сила. Никто из моих людей не знает турок так, как знаете их вы. Никто не способен нас объединить и сплотить, как это удалось вам сегодня. Я хочу, чтобы вы возглавили оборону города.
— Ваше величество, при всей моей любви к Константинополю я здесь чужак. Ваши люди захотят видеть командиром римлянина и пойдут только за ним. Если не подходит никто из римлян, тогда возглавьте оборону сами! Это ваше право и обязанность как императора.
Константин покачал головой.
— Я воин, но не стратег. Я сумею разместить воинов на стене, смогу повести их в битву. Я умру, защищая город, если потребуется. Но я не способен организовать защиту. За моими плечами опыт единственной осады — и она окончилась катастрофой. Мое войско было перебито, я чудом спасся. Я не хочу, чтобы то же самое случилось в Константинополе.
— А что же с мегадукой Лукой Нотаром — ведь он же командир римских войск?
— Нотар… — Император вздохнул. — Он храбр, в этом нет никакого сомнения, но он упрям и опрометчив. Боюсь, что, если придется выбирать между честью и спасением города, он предпочтет честь.
— Я тоже дорожу своей честью.
— Я знаю. Но вы понимаете, что временами истинная честь требует пожертвовать гордостью во имя высшей цели. Я вовсе не уверен, что это понимает Нотар. К тому же он питает мало любви к латинянам. Они никогда не последуют за ним так, как пойдут за вами. Вы, Лонго, теперь наша главная надежда. Господь послал вас сюда для великих свершений.
— Если вы и в самом деле этого хотите — я принимаю предложенное.
— Значит, договорились! — Константин ударил генуэзца по спине. — Селитесь поближе к стенам. Удравший из города венецианский торговец оставил роскошный дом у стены. Он — ваш. А когда мы разделаемся с турками, остров Лесбос станет вашим владением.
— Благодарю, ваше величество!
— Теперь идемте — пора представить гостям нового командира имперских войск.
ГЛАВА 15
Четверг, 17 апреля 1453 г.
Константинополь
17-й день осады
Солнце еще не взошло, но Мехмед, как повелось, уже вышел из своего шатра понаблюдать за работой турецких орудий. И был вознагражден — прямо на его глазах ядро ударило в основание башни Месотейхона. Та покачнулась, затем рухнула, и султан улыбнулся. Когда вчера он отправился спать, стена выглядела куда крепче. Теперь же почти вся внешняя стена Месотейхона превратилась в груду щебня. Подошло время штурма.
— Мне кажется, ваше величество довольны? — осведомился появившийся Халиль, подавляя зевоту. — Значит, вы не против обсудить со мной в этот проклятый Аллахом час хорошие новости?
— Очень хорошие новости, мой великий визирь. Завтрашней ночью под покровом предутренней тьмы мы пойдем на штурм. Позаботься о факелах, лестницах и о всем прочем, в чем могут нуждаться воины.
— Ваше величество, не рано ли штурмовать? Если мне не изменяет память, мы с вами договорились о еще одной неделе обстрела. Тогда успех станет куда более вероятным. Ведь терпение — главная доблесть любой осады.
— Халиль, терпением людей не накормишь. Тебе должно быть лучше, чем любому другому, известно, как нелегко прокормить огромную армию, когда она топчется на одном месте. Я думал, ты обрадуешься возможности завершить осаду поскорее. Тогда тебе не придется изощряться, каждый день выискивая, откуда взять провиант.
— Ваше величество, я буду счастлив избавиться от подобных хлопот. Но позвольте заметить, что даже ослабленные стены Константинополя вовсе не просто взять. Следует набраться терпения и подождать, пока принесут плоды другие ваши планы. В конце концов, подумайте, какое действие окажет неудача штурма на боевой дух войска!
— Неудачи не будет, — отрезал Мехмед. — Я не глупец и не малое дитя, чтобы слушать твои поучения. Ночью на стенах Константинополя мало воинов. Мы ударим стремительно. Пошлем башибузуков на север и на юг, отвлечь, а янычары ударят у Ликоса, где стены слабее всего. Они сомнут защиту прежде, чем греки успеют собрать воинов в нужное место, и Константинополь окажется в наших руках.
— Когда ваш отец осаждал этот город, я находился рядом. Боюсь, что стены Константинополя не падут так легко, — заметил Халиль.
