Никакой папки, конечно, не было. И не было ее, возможно, потому, что вся конструкция была выломана до приезда Жени. Три месяца назад или за минуту до ее появления — не важно. Главное, что пробки вместе с гвоздями были вырваны из пробуравленных гнезд стены, а потом аккуратно установлены на место.
Она посмотрела себе под ноги и недовольно фыркнула. Была бы она чуть хладнокровней, ей стоило бы посмотреть под ящики до того, как рвать их из стены. Тогда она, быть может, обнаружила бы известковую пыль или бетонное крошево. Это свидетельствовало бы о том, что ящики выламывали незадолго до ее приезда. Но теперь, благодаря ее активной жизненной позиции, крошева и пыли под ее ногами было достаточно для того, чтобы не понять, когда она там появилась — вчера или только что.
Папка…
Глава 23
…Я не знаю, зачем это сделал. Во мне уже не жил человек разумный. Я действовал, как офлажкованный зверь. Приблизившись к стене, на которой в ряд на двух досках крепились почтовые ящики бежевого, как и весь интерьер, цвета, я вынул папку из-под пиджака и сунул ее между ящиками так, чтобы она вошла как раз меж досок.
Рванувшись на выход, я на ходу достал сигарету…
Дальше можно было не слушать. Он сказал то, что его попросили запомнить. Надзиратель отошел от двери в кабинет, в котором журналистка разговаривала с Лисиным, и вынул из кармана телефон.
— Алло?
— Я вас слушаю.
— Он сказал ей, что папка в подъезде, на первом этаже, за почтовыми ящиками.
Ему не ответили, и он сунул трубку в карман. С такими людьми не прощаются, им просто дают указания и ждут от них скорых звонков.
Он покурил у выкрашенного в цвет стен ведра, на котором было написано «Окурки», и вернулся к двери…
Двое мужчин вышли из остановившегося у самого входа в подъезд дома в Протопоповском переулке серого «Фольксвагена» и, хлопнув дверцами, быстро поднялись на крыльцо и вошли в двери.
Их встретила оглушающая тишина, и когда за спинами их закрылась дверь, эхо поднялось наверх, как под купол храма.
— Видно что-то? — спросил один у того, кто пытался прижать голову к стене и посмотреть в просвет меж досками.
— Ничего не видно.
Скинув пиджак и отдав спутнику, он взялся обеими руками за ящик так, чтобы пальцы зацепили заодно и обе доски, прижал колено к стене и изо всех сил рванул на себя.
Раздался треск и грохот.
Просыпавшаяся штукатурка, известковая пыль с шуршанием рухнули им под ноги, но это было все, что выпало из-за ящиков.
Тот, что был без пиджака, грязно выругался.
— Он что, нас… — и он снова засквернословил.
— А не могли ли папку вынуть до нас?
— Какого черта?! Ты посмотри, сколько сил мне пришлось приложить! Эти ящики стоят здесь со времен Брежнева, наверное!.. А сунуть пальцы меж досок невозможно, ты сам видел!.. Последний ящик у выступа стены, заметить случайно что-то за ним нельзя, стена мешает! Он солгал!
Второй мужчина стиснул зубы и тяжело вздохнул.
Какая-то старушка с пакетом, на котором было написано «Эльдорадо. Территория низких цен», вошла в подъезд и замедлила шаг.
— Что, газетка не выходила?
— Ты, мамаша, иди своим ходом… Пока не понесли.
— Я сейчас 02 наберу, и ишо неизвестно, кого первого вынесут.
— Помощники депутата мы, мать!.. твою… Сигнал поступил — ящики в доме кто-то сорвал. Сейчас будем чинить, — и тот, кто отрывал их от стены, аккуратно вставил пробки в гнезда и постучал кулаком.
— Где-то я тебя видела, помощник, — подозрительно пробормотала старуха.
— До чего же вы все, старушки, внимательны и невнимательны одновременно, — не выдержал мужчина, принимая пиджак из рук приятеля. — Вам говорят — чинить пришли, а вы — ломать, говорите…
Уже на улице они, выходя из двери, столкнулись с какой-то девицей. Двадцатипятилетняя красотка с бледным как саван лицом торопилась домой, и было похоже на то, что она оставила дома включенный утюг.
— Что теперь?
— Теперь снова слушаем. Осталась последняя встреча.
Глава 24
Дождавшись разрешения, утром следующего дня Женя поднялась, как обычно, на этаж, куда ей в кабинет приводили Лисина, села и закурила.
Всю жизнь она опасалась приносить людям дурные вести. Заболела ли бабушка, побили ли камнем соседскую собаку, потеряла ли она ключи от квартиры — она каждый раз, когда приходилось сообщать об этом тому, для кого дурная новость предназначалась, чувствовала себя неуютно, словно это она повинна в том, что бабушка заболела, собаку избили, а ключи она сама выбросила по дороге домой, а не выронила случайно.
Вот и сейчас, с самого утра куря сигарету за сигаретой, она собиралась с силами и мыслями, чтобы сказать Лисину: «Парень, твое дело швах. Теперь у тебя нет даже косвенных доказательств своей правоты». Она сделала все, о чем он просил. Женя успокаивала себя в том, что поступила где-то даже нехорошо, укрыв от прокуратуры, завершившей следствие, сам факт своей поездки. Наверное, стоило сообщить об этом следователю, ведшему дело, и ехать туда с ним и понятыми… Словом, она выполнила его просьбу, и винить себя ей не в чем.
Но когда он вошел, она снова почувствовала, как внутри ее точит подлый, неразборчивый в выборе причин червячок вины.
Он сел и стал внимательно смотреть ей в глаза.
— Игорь, я была там…
— Здравствуй, Женя.
О, ей бы его невозмутимость!..
— Здравствуй, Игорь, так вот, я была там.
— У почтовых ящиков?
— Да.
— И что?
— За ними ничего нет.
— Не может быть такого.
Она вспыхнула:
— Доски, которыми ящики крепятся к стене, были оторваны! Я взялась за них руками, дернула и грохнулась о пол! Кто-то вынимал конструкцию до меня, понимаешь!
— А не было ли на полу доказательств того, что доски выдирали незадолго до твоего прихода?
Женя покраснела.
— Я подумала об этом, уже сидя на полу.
Он улыбнулся. Похлопав ресницами, девушка вгляделась в прищуренный взгляд Лисина.
Потом веселье его куда-то исчезло, он вздохнул и вытянул из пачки, лежащей на столе, сигарету.
— Сначала я очень огорчился оттого, что твой редактор прислал женщину. Мне бы хотелось, чтобы моим собеседником оказался непременно мужчина. Когда я писал письмо, мне почему-то не пришло в голову, что журналистом может быть как мужчина, так и женщина…. Но потом, после нашей первой встречи, я вдруг успокоился. Сначала успокоился. А потом потерял покой. Будучи уверенным в том, что эта тяга к тебе последствия трехмесячного одиночества и что дыхание при виде тебя спирает лишь потому, что ты молода, до неприличия красива и сексуальна, я часами раздумывал над тем, как перестроить разговор. Мне по-прежнему нужен был мужчина. Человек с сильными руками, могущий себя защитить, быстро и правильно думающий… И вскоре я понял, что занимаюсь пустой тратой времени… Пришла ты, и все изменилось. И даже если у меня ничего не получится… мне страшно думать об этом, мне боязно даже смотреть в этом направлении… но все-таки, если у меня ничего не получится и меня вычеркнут из списков живущих на этой планете, у меня останется кое-что, что будет хранить меня и на этом свете, и на том, наверное…
Женя слушала его и не замечала, что рука ее уже давно сжимает ладонь Лисина, что глаза ее не отрываясь смотрят на тонкие губы Лисина и что она слышит, как бьется его сердце…
— Теперь у меня есть ты. Смешно, наверное, слышать меня… Пошлостью отдает. Признания уезжающего в мир теней грешника…
— Игорь…
— Нет-нет, я знаю, что меня слушать забавно. Потенциальный смертник говорит вещи, которые мог бы сказать гораздо раньше и при других обстоятельствах, но почему-то не говорил.
— Но мы не могли встретиться раньше.
— От этого картина приобретает еще более юмористический характер. И мне невозможно сейчас объяснить, как близка стала ты мне за эти пять дней… Ты имеешь полное право мне не верить, и будь я твоей подружкой, я наверняка бы посоветовал тебе забыть все то, что говорит псих за решеткой. Но… у меня есть твоя фотография, и потому даже далеко от тебя я смогу говорить с тобой… — Он тряхнул головой, и волосы его рассыпались. — Ладно, я не хочу тратить твое время на выслушивание этих признаний. Ты не возражаешь мне только из соображений врожденной порядочности, из понимания того, что меня ждет в ближайшее время. Все женщины по природе своей немного мироносицы… А потому перейдем к делу…
Она готова была закричать «Не смей!», она хотела по-девичьи разрыдаться над собой, обиженной. Как объяснить ему, что они биты одной палкой? Он уверен в том, что она принимает его признания лишь из чувства сострадания, а она не может закричать «люблю» только потому, что он уверится в своей правоте еще пуще, и сострадание, в котором уверен, сострадание, а не любовь ее, примет и вовсе за цинизм. Они встретились не в том месте и не в лучшее для них время, и Женя не знала, что делать…
