По свидетельству Шарля Дю Боса, Валери не переносил, когда в нем видели прежде всего поэта. «Юная Парка», «Очарования» — не были ли они лишь новым способом по исследованию возможностей человеческого сознания? Это исследование, надо полагать, продолжено в обширном критическом наследии (пятитомное «Разное», 1924–1944), которое связано с обсуждением самых разных вопросов, в том числе и вопроса о символизме. Эссе, озаглавленное «Существование символизма», начинается, в духе Валери, с вопроса о генезисе этого явления: «Мы на пути к созданию символизма, так же как уже создали его интеллектуальный феномен, быть может, и несколько бесплотный, но вместе с тем открытый для разных прочтений. Каждый мог задумать свое определение символизма и свободно воплотить его». Однако нечто реальное все же возникло — пусть не школа, не доктрина. Реальным было отрицание: символистов «объединила решимость отказаться от преклонения перед стихотворным размером. Позабыв о нем, они могли заняться своими экспериментами. Героическая личность поэзии и поэтики — эти слова как нельзя лучше характеризуют Валери. Подобно своим учителям, Эдгару По и Малларме (которому с большим изяществом воздаст должное в сократическом диалоге «Эвпалин, или Архитектор», 1923), Валери попытался обосновать «идею о тождестве мыслительной и творческой деятельности». Отметим, правда, что концовки «Юной Парки» и «Морского кладбища» говорят об отсутствии равновесия между чисто умственными построениями и смутными витальными силами.
Поднялся ветер!.. Жизнь зовет упорно!Уже листает книгу вихрь задорный,На скалы вол взбегает веселей!Листы, летите в этот блеск лазурный!В атаку, волны! Захлестните бурноСпокойный кров — кормушку стакселей!
(Пер. Б. Лившица)
Знаменитый, избранный в Академию в 1925 г., назначенный преподавателем поэтики в Коллеж де Франс в 1937-м, Валери все больше и больше отдалялся от поэтического творчества. Как он отметил незадолго до смерти в 1943 г., его постоянной творческой задачей в конечном счете стало «достижение как можно более отчетливого представления о структуре своей мысли, а также сохранение и поддержание максимальной свободы от тех иллюзий и «паразитов», которые неизбежно навязываются нам человеческой речью».
A. Thibaudet: Paul Valéry, Paris 1923 — F. Lefèvre: Entretiens avec Paul Valèry, Paris 1926 — F. Porchè: Paul Valèry et la poèsie pure, Paris 1926 — P. Souday: Paul Valèry, Paris 1927 — F. Rauhut: Paul Valèry, Geist u. Mythos, Monaco 1930 — V. Larbaud: Paul Valèry, Paris 1931 — A. Maurois: Introduction à la méthode de Paul Valéry, Paris 1933 — E. Noulet: Paul Valéry, Paris 1937 — J. Pommier: Paul Valéry et la création littéraire, Paris 1946 — A. Gide: Paul Valéry, Paris 1947 — J. P. Monod: Regard sur Paul Valéry, Lausanne 1948 — G. Buck: Das Denken Paul Valérys, Heidelberg, 1950 — P. O. Walzer: La poésie de Valéry, Genève 1953 — G. Lanfranchi: Paul Valéry et I’experience du moi pur, Lausanne 1958 — A. E. Mackay: The Universal Self, Toronto 1961 — J. Hytier: La poétique de Paul Valéry, 1970.
BEPЛEH Поль (Мец, 1844 — Париж, 1896) — французский поэт.
Э. КАРЬЕР. Портрет П. Варлена. 1890
В наши дни объект всеобщего восхищения и самый читаемый из великих поэтов той эпохи, которую называют «символистской». Но был ли он символистом? Валери точно заметил, что «его поэзия не нацелена на обретение некоего самодостаточного постороннего мира, который в сравнении с нашей жизнью более чист и целен, но вбирает в себя все разнообразие души как таковой». Верлен — поэт глубоко личных чувств, «изысканного пейзажа души», который является внутренним содержанием «песни, где точность с зыбкостью слиты» (пер. В. Брюсова) («Искусство поэзии» из книги стихов «Когда-то и недавно»).
Для своих современников Верлен был прежде всего человеком с небольшой бородкой, неподвижным взглядом, тяжелым крутым лбом и нетвердой походкой, будто «идущей на поводу у нутряной силы его существа». Он родился в Меце и свое детство, проведенное в старом уединенном доме, считал «веселым». После отставки отца с военной службы семья обосновалась в Париже: для Поля это время бессмысленного и ненужного ученичества; он живет в пансионе, где заявили о себе столь необходимые для будущего поэта «юношеская чувственность» и сосредоточенность на своих переживаниях. Верлен — один из авторов первого выпуска «Современного Парнаса»; если бы не это обстоятельство, то заурядный клерк из Отель де Виль никогда бы не был соблазнен вышедшей из буржуазной среды маленькой шестнадцатилетней Матильдой Моте, утверждавшей, что в нее влюблены многие поэты, и не женился бы на ней. Воплощение «мечты о своем доме» из «Сатурнических стихотворений» и счастье, слишком упоенно воспетое в «Доброй песне» (1870), оказались весьма непрочными. Встреча с Рембо в сентябре 1871 г. довершает то, что начали война, осада Парижа, Коммуна, посещение богемы и винных погребков, где торгуют абсентом. Получил известность отъезд поэтов, их попытка «жизни вдвоем», недоразумение, на котором она строилась, их ссора в Брюсселе в июле 1873 г.
Заключенный почти на два года в тюрьму сначала в Брюсселе, а потом в Монсе, Верлен чувствует, что все колеблется в нем самом и вокруг него. Сонет «Мудрость» очень тонко передает это состояние головокружения, при котором поэта все же не оставляет надежда когда-нибудь обрести в жизни что-то прочное:
Надежда светится соломинкой в закуте.Чем напугал тебя хмельной от солнца шмель?Для пыльного луча всегда найдется щель.О чем печалишься, душа на перепутье?Не вешай голову. В запасе ни ломтя,Но вот кувшин воды. Глотни. Вздремни с дороги.Я убаюкаю дремотные тревоги —И ты откликнешься, как сонное дитя.Бьет полдень. Только бы оставили в покое!Как гулки женские шаги для сироты,Как долго слышат их безродные изгои!Бьет полдень: Полит пол — и меньше духоты.Надежда светится осколком под ногою.О, помянут ли нас осенние цветы!
(Пер. А. Гелескула)
После посещения тюремного священника и чересчур восторженно пережитого им обращения к вере он поверил, что католицизм укрепит его. Но в этом возвращении к вере, без сомнения, было больше грезы, чем действительности. Выйдя из тюрьмы, Верлен некоторое время пытается вести правильную и размеренную жизнь — жизнь земледельца на севере Франции, преподавателя в Англии — в Стикни и Борнмауте, «жемчужный воздух и блекло-золотое море» которого он превосходно описал в январском стихотворении 1877 г., включенном в сборник «Любовь» (1888). Но он снова принимается пить, теряет своего протеже и бывшего ученика, Люсьена Летинуа, умершего в 1883 г. от брюшного тифа, и вскоре снова увязает. Он вновь купил маленькую ферму на Севере, но уже для того, чтобы скрыть там свое пьянство, однако «неприятие стадом его провинностей» заставило Верлена вернуться в Париж. Его арестовывают и заключают в тюрьму за избиение матери; больной, без единого су, он скитается из больницы в больницу, из трущобы в трущобу, проживая то у Филомены Боден, то у Эжени Кранц, женщин весьма сомнительной репутации, — двух «Эвменид», которые по очереди исполняют свою роль.
Между тем гений этого почти бродяги признан поэтами нового поколения. Именно Верлен увидел в них «проклятых поэтов» (первое издание одноименной книги посвящено Тристану Корбьеру, Артюру Рембо, Стефану Малларме; второе — Марселине Деборд-Вальмор, Вилье де Лиль-Адану и «бедному Лелиану», т. е. самому себе), для творчества которых свойственна «чистая, четкая линия (…), столь хорошо очерчивающая в материальной структуре неясный идеал». Верлен отдает должное «декадентству» — «литературе, расцветшей во времена декаданса не для того, чтобы шагать в ногу со своей эпохой, но, скорее, «наоборот», действовать против нее, действовать посредством всего самого изящного, возвышенного, утонченного». Может возникнуть впечатление, что он движется в сторону символизма, когда приветствует одну из книг Рене Гиля как «попытку искусства в высшей степени привлекательного и уже давно ожидавшегося».
У него выпрашивают предисловия, его заставляют читать лекции, но Верлен остается независимым, презирающим ярлыки, школы, теории. Вьеле-Гриффен, попросив его в 1887 г. изложить свои принципы поэтического искусства, утверждал, что смог добиться от него лишь следующего обобщения: «Всякая поэзия хороша. И не важно, каково ее происхождение и способ создания — классический, романтический, декадентский, символический, основанный на ассонансах или еще на чем-либо. Выражение неясного, которое то бросает меня в дрожь, то приводит в трепет, — того неясного (…) чей источник мне совсем неведом — вот все, чем я располагаю» (письмо к Анри де Ренье, датированное августом 1887 г.).
