интересовали архитектурные изыски, главные критерии для них – простота и дешевизна. Поэтому надо признать, что дома, построенные в этот период в Кронштадте, несколько однообразны, что, разумеется, не снижает их историческую ценность.
Памятник Ф.Ф. Беллинсгаузену
Когда-то значительную часть острова Котлин покрывал густой лес. Но его постепенно вырубали, и к началу XIX в. остались в совсем небольшом количестве скудные рощи, а также сады и палисадники далеко не у всех домов. Очередной командир Кронштадтского порта адмирал Ф.Ф. Беллинсгаузен (1779–1852), вступивший в эту должность в 1839 г., оказался страстным садоводом. Появилась настоятельная необходимость в работах по озеленению города. Он и начал активную работу на этом фронте. По его инициативе и при непосредственном участии создали несколько садов и бульваров, самый впечатляющий – Екатерининский бульвар.
В 1848 г. широкую Большую Екатерининскую улицу (ныне – Советская) по всей ее длине разделили на две части. На примыкающей к Обводному каналу улице разбили сквер, позднее превратившийся в бульвар – это и сейчас любимое место гулянья горожан. В 1871 г. бульвар оградили чугунной решеткой, которую в 1887 г. заменили на более изящную, эта решетка сохранилась до наших дней. На бульваре Екатерининской улицы 11 сентября 1870 г. открыли памятник Ф.Ф. Беллинсгаузену. Средства для сооружения памятника собрали по подписке моряки и жители Кронштадта. Адмирал изображен в мундире, без головного убора, опирающимся на глобус, со свитком карт в руке. Скульптура отлита из бронзы по модели академика И.Н. Шредера и установлена на пьедестале, изготовленном из красного полированного гранита мастером А.А. Бариновым по проекту архитектора И.А. Монигетти. В верхней части постамента помещен бронзовый герб адмирала и надпись: «Нашему полярному мореплавателю адмиралу Ф.Ф. Беллинсгаузену от его почитателей и сослуживцев. 1870».
В 1837 г. построили крайне необходимое здание Морского манежа, где проводились гимнастические, десантные и артиллерийские учения.
И все-таки жизнь в Кронштадте была весьма непростой.
«Во многих местах нашего города находились тогда грязные, заросшие мхом пустыри, на которых мирно паслись стада гусей и разных домашних животных. Освещения почти не существовало. В ворах и мошенниках недостатка не было. Возвращаться откуда-нибудь вечером, особенно в темные осенние ночи, было небезопасно […] Люди того времени жили проще, патриархальнее […] Никакие печали и заботы не сокрушали кронштадтцев, никакие общественные и политические вопросы не волновали их».
И, конечно, в городе не обходилось без болезней. Страдали все, отделить военных от гражданских было крайне сложно. В 1830 г. «была сильная скарлатина, забиравшаяся в помещения женатых нижних чинов». По распоряжению главного врача госпиталя, ведавшего санитарной частью и города, и крепости, помещения для дезинфекции окуривали хлорином.
В следующем году по городу пронеслась холера «в очень сильной степени». Для «охранения города от холеры» была создана особая комиссия под председательством Главного командира. Город разделили на отдельные участки, во главе которых назначили особых «заведывающих». На лечение, дезинфекционные средства и вознаграждение докторов отпустили 30 тыс. руб., не считая частных пожертвований. Всеобщими усилиями удалось болезнь победить, но «осталось много круглых сирот, которых некуда было деть», поэтому был создан временный сиротский дом. Император пожертвовал на его учреждение 5 тыс. руб., и 20 тыс. руб. собрали пожертвованиями. Позднее Николай приказал выделять на содержание сиротского дома 2,5 тыс. руб. ежегодно.
Второе появление холеры в Кронштадте состоялось в 1848 г., но не такой «сильной, как в тридцатых годах». Опыт борьбы с этой заразой уже был, поэтому в этот раз удалось с ней справиться значительно быстрее.
Необходимо привести еще одно мнение о Кронштадте николаевского времени. Оно содержится в скандальной книге «Россия в 1839 году» Астольфа де Кюстина. Мнение, конечно, субъективное, но отражает некоторые любопытные моменты. Например, прибытие в Кронштадт коммерческого судна из заграничного похода.
«Мы прибыли в Кронштадт на заре одного из тех дней без начала и конца, которые мне надоело описывать, но которыми я не устаю любоваться, иными словами, в половине первого по полуночи. Пора белых ночей коротка, она уже подходит к концу.
Мы бросили якорь перед безмолвной крепостью; прошло немало времени, прежде чем пробудилась и явилась на борт целая армия чиновников: полицмейстеры, таможенные смотрители со своими помощниками и, наконец, сам начальник таможни; этот важный барин счел себя обязанным посетить нас, дабы оказать честь прибывшим на борту „Николая I“ славным русским путешественникам. Он имел продолжительную беседу с князьями и княгинями, возвращающимися в Петербург. Разговор велся по-русски, возможно, оттого, что касался западноевропейской политики, когда же дело дошло до сложностей с высадкой на берег, до необходимости расстаться с каретами и пересесть на другое судно, собеседники пустили в ход французский.
Пакетбот, делающий рейсы до Травемюнде, имеет слишком большую осадку и не может войти в Неву; он с крупным грузом на борту остается в Кронштадте, пассажиры же добираются до Петербурга на скверном грязном пароходишке. Нам позволено взять с собой на борт этого нового судна самый легкий багаж, но лишь после досмотра, который произведут кронштадтские чиновники. Покончив с этой формальностью, мы отправимся в путь с надеждой послезавтра обрести свои экипажи, если это будет угодно Господу… и таможенникам, под чьей командой грузчики переправляют их с одного корабля на другой – процедура всегда довольно рискованная, в Кронштадте же рискованная вдвойне по причине небрежности грузчиков». По словам де Кюстина, ожидание пересадки на «грязный пароходишко» было необычайно долгим: «Черные и унылые лодчонки поминутно выходили из города и направлялись в нашу сторону; хотя мы стояли на якоре неподалеку от крепостных стен, кругом царила полная тишина… Ни один голос не звучал в недрах этой могилы; тени, скользившие вокруг нас по воде, были немы, как те камни, которые они только что покинули; казалось, перед нами похоронная процессия, медлящая в ожидании покойника, который заставляет себя ждать. Мрачными, неопрятными лодками правили люди в грубых шерстяных балахонах серого цвета, смотревшие прямо перед собой ничего не выражающими глазами; их безжизненные лица отливали желтизной. Мне сказали, что это матросы местного гарнизона; по виду они походили на солдат»[208].
Может быть, автор видел то, что хотел видеть, но «полная тишина» в порту абсолютно невозможна. Порт просто наполнен различными звуками, создающими своеобразную портовую симфонию: разгрузка и погрузка всяческих грузов, зычные команды, постоянные работы в гавани, свистки, гудки…
При желании Кюстин мог бы увидеть, что Купеческая гавань выглядела тогда весьма недурно, ведь именно здесь было одно из любимых мест прогулок жителей Кронштадта. А прибытие кораблей собирало здесь толпы народа: «Начиная от оборонительного западного вала до бастиона,
