Семейные беды педофила
В своей реакции протеста Лолита отвергала все психосексуальные и душевные ценности Г. Г. Нежность она считала фальшью и глупостью.
«Никогда не вибрировала она под моими перстами и визгливый окрик („что ты, собственно говоря, делаешь?“) был мне единственной наградой за все старания её растормошить. Чудесному миру, предлагаемому ей, моя дурочка предпочитала пошлейший фильм, приторнейший сироп. Подумать только, что выбирая между сосиской и Гумбертом — она неизменно и беспощадно брала в рот первое», —
жалуется её любовник. Все попытки привить ей интерес к литературе, встречали упорное сопротивление.
«Мне удавалось заставить её оказывать мне столько сладких услуг — перечень их привёл бы в величайшее изумление педагога-теоретика; но ни угрозами, ни мольбами я не мог убедить её прочитать что-либо иное, чем так называемые книги комиксов или рассказы в журнальчиках для американского прекрасного пола. Любая литература рангом повыше отзывалась для неё гимназией», —
сокрушался наивный Г. Г. Он не понимал, что именно её вынужденная уступчивость в оказании «сладостных услуг», сводила на нет все его педагогические усилия в области литературы.
Своими успехами Лолита была обязана кому угодно, но только не Г. Г. — теннису её обучил специально нанятый тренер; удачи в актёрском мастерстве пришли к ней с работой над пьесой Куильти. Скитальческая жизнь вызывала у неё тоску и упрёки в адрес своего «папаши» («…она спросила меня, сколько ещё времени я собираюсь останавливаться с нею в душных домиках, занимаясь гадостями и никогда не живя как нормальные люди»). Ей, познавшей самые скрытые стороны взрослой жизни, вскоре стала ненавистной школа. Оседлое существование с Г. Г. также уже не привлекало девочку. «Уехать и никогда не вернуться, — потребовала она у отчима. — Найдём другую школу. Мы уедем завтра же. Мы опять проделаем длинную прогулку. Только на этот раз мы поедем куда я хочу, хорошо?» За этим «куда я хочу» скрывался план измены и побега; но её доверчивый любовник пока ещё ничего не подозревал.
Как им всё-таки удалось прожить вместе два года? Жизнь с Лолитой сделала влюблённого Г. Г. изобретательным и терпеливым, способным в какой-то мере ослабить реакцию протеста его малолетней любовницы.
«Ежеутренней моей задачей в течение целого года странствий было изобретение какой-нибудь предстоявшей ей приманки — определённой цели во времени и пространстве — которую она могла бы предвкушать, дабы дожить до ночи. Иначе костяк её дня, лишённый формирующего и поддерживающего назначения, оседал и разваливался. Поставленная цель могла быть чем угодно — маяком в Виргинии, пещерой в Арканзасе — всё равно чем, но эта цель должна была стоять перед нами, как неподвижная звезда, даже если я и знал наперёд, что когда мы доберёмся до неё, Лолита притворится, что её сейчас вырвет от отвращения».
Ещё более действенной была система взяток и подарков. Г. Г. не скупился в своих тратах на гардероб девочки. Это действовало безотказно. Самому Набокову нравился эпизод романа, в котором Лолита принимала от любовника купленную ей одежду.
«Она направилась к раскрытому чемодану, как будто в замедленном кино, вглядываясь в эту далёкую сокровищницу на багажных козлах. Она подступала к ней, высоко поднимая ноги на довольно высоких каблуках и сгибая очаровательно мальчишеские колени так медленно, в расширившемся пространстве, словно шла под водой или как в тех снах, когда видишь себя невесомым; затем она подняла за рукавчики красивую, очень дорогую, медного шёлка, кофточку, всё так же медленно, всё так же молча, расправив её перед собой, как если бы была оцепеневшим ловцом, у которого занялось дыхание от вида невероятной птицы, растянутой им за концы пламенных крыльев. Затем стала вытаскивать (пока я стоял и ждал её) медленную змею блестящего пояска и попробовала на себе.
Затем она вкралась в ожидавшие её объятия, сияющая, размякшая, ласкающая меня взглядом нежных, таинственных, порочных, равнодушных, сумеречных глаз — ни дать, ни взять банальнейшая шлюшка. Ибо вот кому подражают нимфетки — пока мы стонем и умираем».
Увы, дело не ограничивалось скрытыми взятками в виде одежды (их Г. Г. дарил от души, вкладывая в них много любви, нежности и эротических переживаний).
«Хорошо учитывая магию и могущество своего мягкого рта, она ухитрялась — за один учебный год! — увеличить премию за эту определённую услугу до трёх и даже четырёх долларов! О читатель! Не смейся, воображая меня, на дыбе крайнего наслаждения, звонко выделяющим гривенники, четвертаки и даже крупные серебряные доллары, как некая изрыгающая богатство, судорожно-звякающая и совершенно обезумевшая машина; а меж тем, склонённая над эпилептиком, равнодушная виновница его неистового припадка крепко сжимала горсть монет в кулачке, — который я потом всё равно разжимал сильными ногтями, если, однако, она не успевала удрать и где-нибудь спрятать награбленное. Раз я нашёл восемь долларов в одной из её книг (с подходящим названием „Остров сокровищ“), а в другой раз дыра в стене за репродукцией оказалась набитой деньгами — я насчитал двадцать четыре доллара и мелочь — скажем всего двадцать шесть долларов, — которые я преспокойно убрал к себе, ничего ей не сказав. Впоследствии она подтвердила величину своего интеллектуального коэффициента тем, что нашла более верное хранилище, которого я так никогда и не отыскал…».
Трагикомические денежные сделки и операции по изъятию «награбленного» свидетельствуют не о жадности семейной пары, а о том, что деньги в их отношениях приобрели характер своеобразного символа. Требуя их, Лолита демонстрировала «папаше», что их секс не имеет ничего общего с любовью; отбирая их, Г. Г., напротив, отчаянно сопротивлялся порочной системе купли-продажи. Кроме того, деньги олицетворяли надежду Лолиты на освобождение из-под тягостной опеки отчима-любовника, что сам он хорошо понимал:
«Я больше всего боялся не того, что она меня разорит, а того, что она наберёт достаточно много денег, чтобы убежать. Мне думается, что эта бедная девочка со злыми глазами считала, что с какими-то пятьюдесятью долларами в сумке ей удастся каким-нибудь способом добраться до Бродвея или Голливуда».
Пока же Лолиту удерживало сознание безвыходности её положения. Донеся в полицию на своего сожителя, она обрекла бы его на десятилетнее тюремное заключение, однако и сама девочка тут же очутилась бы в сиротском приюте. Там, как пугал её Г. Г., у неё
«отберут наряды и косметику, заставят вязать всякие вещи, распевать религиозные гимны ив качестве лакомства по праздникам будут кормить оладьями, сделанными на прогорклом масле».
Опекун настойчиво внушал своей малолетней возлюбленной, склоняя её к сексу:
«Никаких больше гулянок! Ты будешь жить (поди сюда мой загорелый розан…) с тридцатью девятью другими дурочками в грязном дортуаре (нет, пожалуйста, позволь мне…), под надзором уродливых ведьм. Не находишь ли ты, что при данных обстоятельствах, Долорес должна оставаться верной своему старому папану?»
Как бы то ни было, девиантный семейный союз пока сохранялся, причём Г. Г. слепо не замечал невротического развития Лолиты и считал себя вполне счастливым человеком:
«странник, обладающий нимфеткой, очарованный и порабощённый ею, находится как бы за пределом счастья! Ибо нет на земле второго такого блаженства, как блаженство нежить нимфетку. Оно вне конкурса, это блаженство, оно принадлежит к другому классу, к другому порядку чувств. Да, мы ссорились, да, она чинила мне всякие препятствия, но, не взирая на её гримасы, не взирая на грубость жизни, опасность, ужасную безнадёжность, я всё-таки жил на самой глубине избранного мною рая — рая, небеса которого рдели как адское пламя, — но всё-таки рая».
Г. Г. даже умудрялся строить фантастические кровосмесительно-педофильные планы на необозримое будущее:
«я переходил в течение одного дня от одного полюса сумасшествия к другому — от мысли, что через несколько лет мне придётся тем или иным способом отделаться от трудного подростка, чьё волшебное нимфетство к этому времени испарится, — к мысли, что при некотором прилежании и везении мне, может быть, удастся в недалёком будущем заставить её произвести изящную нимфетку с моей кровью в жилах, Лолиту Вторую, которой было бы восемь или девять лет в 1960-ом году…».
Между тем, если бы бедный Г. Г. мог предвидеть самое ближайшее будущее, он сказал бы словами Арсения Тарковского о своей слепоте накануне катастрофы:
Когда судьба по следу шла за нами,Как сумасшедший с бритвою в руке.
Г. Г. начал, было, подозревать что-то неладное. Его встревожили вести о неведомо откуда всплывшем Клэре Куильти, давнем знакомом Лолиты. Она подняла ревнивца на смех:
