Колонну пленных гнали несколько дней почти без отдыха. Есть не давали. В деревнях местные жители старались хоть чем-то помочь, подкормить. Подойти близко к колонне не разрешали. Издали бросали бутылки с молоком, вареные яйца, картошку, но и это не всегда удавалось: конвой начинал стрелять. И не в воздух, а по людям…
В районе города Тульчин полдня отдыхали в степи за колючей проволокой. Есть и пить не давали и здесь. Некоторые не выдерживали, бросались на проволоку. Снова построили колонну, кто не смог идти — пристрелили… По пути срывали росшие по обочинам дороги колючки и ели. Но вскоре и они остались под снегом… Так добрались до Винницкого лагеря. Здесь впервые стали «кормить». В одиннадцать часов утра на весь день давали по половнику баланды. И все. Хлеба ни крошки. У большинства пленных никакой посуды не было. Худойкул брал это варево в пилотку, стараясь не расплескать, не пролить, успеть выпить. Где там Отходи! И бьют кнутом.
После раздачи баланды погнали на станцию. Погрузили в вагоны, хотя «погрузкой» это можно было назвать едва ли: заталкивали в теплушки, как мешки. Набили так, что можно было только стоять. Ему повезло, попал в угол, а то бы задохнулся, как многие его товарищи. Двери не открывались. Живые ехали вперемежку с мертвыми. Вагон был обварен железной решеткой, да так густо, что и кулак не просунешь, и нет сил разогнуть. Один из пленных проскреб ногтем! дырку в крыше, но и там оказалась решетка…
Разгрузились в поле под Бердичевом. Из вагонов вынесли человек двести умерших. Живым приказали их похоронить, но некоторые настолько ослабели, что не могли этого сделать, их расстреляли из пулемета рядом с трупами.
Наступила зима. Немцы собираются у костров, сидят, греются, курят. Пленные под открытым небом. Большая яма от удобрений, с остатками селитры, полна мертвецов, они разлагаются. Каждый день яма пополняется десятками новых трупов. Ботинки у Худойкула развалились, обмотки потерял, шинели нет, весь в грязи, во вшах, волосы отросли до плеч. Подошел товарищ, грузин. Посмотрели друг на друга и заплакали.
Часов в одиннадцать ночи увидели, как двое пленных подошли к ограде и стали копать. Рыли ногтями. Часа через два подкоп был готов. Пленные разделись догола, чтобы не зацепиться за проволоку одеждой, и полезли в лаз. Худойкул сказал грузину: «Что будем делать? Они ушли. У тебя силенка есть? Давай ты, потом я, ответил грузин. Все равно умирать.» А лаз уже наполнился водой. Худойкул быстро разделся и полез. Чуть не захлебнулся. Грузин, видимо, замешкался. Поднялась тревога, стрельба, взлетели ракеты. Худойкул кинулся в болото, лежал в ледяной воде, ждал, затем вскочил и снова бежать.
Тех двоих уже не было видно. Подошел к железной дороге, там еще два ряда колючей проволоки. Пролез. Услышал гул приближавшегося поезда, спрятался в камышах. Промчался воинский эшелон. На открытых платформах сидели немцы и горланили песни. Значит, пока еще их берет…
Перелез на другую сторону насыпи. Темно, ничего не видно, руками нащупывал дорогу, наткнулся на замерзший кочан капусты, стал грызть, как собака. Но легче не стало. Замерз страшно. Понял, что сейчас умрет.
Вдруг увидел полоску света. Подошел к небольшому домику. И зайти боязно, и выхода нет. Постучал. Старческий голос спросил: «Кто? Пленный. Старушка открыла, дико закричала и потеряла сознание так он был страшен! Голый. Обросший. Ребра наружу. В грязи. Одни глаза. Выбежал старик с ухватом, кинулся: «Ты человек или нечистый дух?!» Это не юмор. Это нечеловеческий ужас. Я пленный. Старик поднял женщину, поднес к ее носу колечко лука, она пришла в себя. Дали ему половину картофелины в мундире, глоток воды и на печь.
Но уснуть не удалось. Кочан не пропал даром, начались дикие боли в животе. Стал кричать. Помочь ему старики ничем не могли. Перед утром старик его поднял, дал фуражку тракториста, промасленные штаны и сказал: «Иди, пока темно и никого нет. Кого встретишь не говори, где был. Дом сожгут, а нас повесят».
Далеко уйти не успел. Поймали полицаи и сдали в местный лагерь. Работали на высокой насыпи. Кто упал или сделал шаг в сторону убивали на месте. Конвой шел метрах в пяти-шести сзади. Напарником оказался земляк из Ташкента. Худойкул спросил: «Со мной пойдешь? Ты что? Стреляют! (т. е. расстреляют) И так, и так смерть.» И Худойкул бросился в яму, С обрыва ничего не заметили. Кругом кустарник, проскочил до подхода следующего конвоя и залег. Немцы вдруг открыли стрельбу, уложили нескольких пленных. Худойкул не выдержал, вскочил, один из охранников заметил, дал очередь из автомата, но не попал. Худойкул упал. Конвойный, видимо, решил, что он убит, проверять не пошел, поленился. Колонна ушла.
Наступила весна, потеплело, не за горами и лето. Километрах в шестидесяти от Винницы повстречался в поле мальчик, пасший корову. Не хотелось так думать, но он и донес. Больше некому. Пришли аж четверо полицаев на одного доходягу, кинули в бричку и в тот же лагерь.
Никого из прежних военнопленных в лагере уже не было… Здесь Худойкул впервые увидел человекоедение пленный вгрызался в руку недавно умершего… Худойкул испытал не страх — всего уже навидался — жалость к этому человеку.
Мысль о новом побеге не оставляла ни на минуту. На пятый день заметил земля под сторожевой вышкой свежая, рыхлая, видно вышку ставили недавно. Что, если сделать подкоп прямо под вышкой? Рискованно?
О каком риске можно говорить, когда смерть идет по пятам!
Стемнело. На вышках зажглись прожектора, они светили вдоль ограды, под самой вышкой было темно. Незаметно пробрался и залез под мосток. И именно в это время началась смена караула! Подошел наряд, восемь немецких солдат. Разводящий едва не наступил Худойкулу на ногу, тот едва успел ее подтянуть. Часовой посветил фонариком, но ничего подозрительного не заметил. Под вышкой была канава, полная воды. Худойкул начал захлебываться, тонуть… Стал рыть землю. Сорвал ногти, пальцы были в крови, но на эти мелочи не обращал внимания. Снова разделся догола, чтобы не зацепиться за что-нибудь, и пролез на ту сторону. Удачно. Тревога не поднялась.
Дошел до Кировограда.
И здесь его в третий раз поймали полицаи…
Этот лагерь охранялся покрепче. Бежать не было никакой возможности. Через какое-то время посадили в вагон и повезли в неизвестном направлении. Ехали месяц.
Можно, конечно, сказать, что ехали в нечеловеческих условиях. Но так сказать значит, ничего не сказать. Двери вагона не открывались. Умершие подолгу лежали среди живых. Один раз в день давали баланду, для этого в стене вагона было прорублено отверстие. Никакой посуды у пленных не было, кто подставлял пилотку, кто просто ладони. Худойкул брал «еду» в подол гимнастерки. От этого она вскоре сгнила, и почти все проливалось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
