случая так или иначе его задеть.
Когда пали тяжелые осенние туманы, вновь показалась земля, и усталая команда испустила вопль восторга. Мы добрались до конечной точки пути — островов архипелага Александра. Цель нашей экспедиции состояла в том, чтобы закупить меха у туземцев, доставить в Макао и продать китайцам. На каждой стоянке мы давали местным жителям знать, что согласны выменивать шкуры бобра, тюленя, выдры, лося и волка на огнестрельное оружие, железные гвозди, ножи, одеяла и спиртное. Но в каждом случае выяснялось, что лучшие шкуры уже проданы на другое судно, всего несколько недель назад, нам оставался лишь небогатый выбор второсортного товара. Не более нам повезло и у островов Королевы Шарлотты. Однако наступала зима, и, несмотря на скудость добычи, мы направились в Китай в надежде продать там хотя бы то, что есть. Когда мы вышли с Аляски, небо уже затянули снеговые тучи, океан же сделался жестоким и норовистым.
В последующие недели мы почти не встречались, хотя мысли мои все время были с тобой. Переход — поступок рискованный. Двух одинаковых не бывает. Некоторые совершаются успешнее других, но все отличаются друг от друга. Ты был юн и не прошел полного посвящения. Кроме того, мушкетный выстрел. Он мог прервать переход, не дать ему завершиться. И хотя ты, похоже, ничего не помнил о своей предыдущей жизни, тебя еженощно терзали кошмары. Что осталось в тебе от тебя? Меня изводило желание поговорить с тобой подальше, но пока оставалось лишь терпеливо выжидать и следить за тобой издали. Шло время, ты избавился от нерешительности и работу свою исполнял безукоризненно. Погребенные в памяти знания возвращались, ибо их постоянно приходилось применять, причем возвращались не в совокупности, а по капельке, одно воспоминание за другим. Возможно — эта мысль очень меня поддерживала — и воспоминания о твоей иной, предыдущей жизни вернутся точно так же.
В открытом море часто выпадают часы безделья. Оставшись без занятия, человеческий ум закручивается в петли, подобно старому канату. Моряки придумывают всевозможные развлечения — карты и кости, песни и танцы, истории и анекдоты, резьба по дереву и плетение бечевы; изобретают они и узоры, чтобы украсить собственное тело. После плавания по южным морям и главных, и матросов охватила страсть к татуировкам. До перехода Жубер считался лучшим на борту рисовальщиком на бумаге и на коже. Нередко товарищи подходили ко мне и просили нарисовать им на спине морское чудище или написать на плече имя красотки. Случалось, что заготовленного рисунка в голове у просившего не было, ему просто хотелось испытать приятное покалывание иглы, пронзающей кожу. Всякий раз, как мне давали свободу выбора, я наносил изображение глаза, подобное тем, которые принято было вытатуировывать на коже у моих соплеменников. После первых моих успехов эти изображения стали пользоваться определенной славой среди экипажа, считаться памяткой о нашем кругосветном плавании, всего лишь втором за всю историю французского флота. Приходили ко мне даже главные и просили, чтобы я нанес чернильный рисунок им на кожу. Души у моряков вообще суеверные, и они считали, что эта татуировка приносит удачу.
В тихий воскресный день на подходе к Формозе, после особенно свирепого шторма, трепавшего наше судно двое суток, я сидел в трюме и наносил изображение кита на спину Мозоле при свете, пробивавшемся через открытый люк, — и тут вошел ты. Помедлил, наблюдая за моей работой, как будто я проводил хирургическую операцию. Стал задавать вопросы. Смотрел, как я окунаю иглу в чернила и глубоко погружаю Мозоле в кожу. Объяснил, что игла пронзает внешние слои кожи и уходит в глубину, так что рисунок уже не сойдет. Мозоле скрывал боль с упорством старого моряка. Когда рисунок был готов, он ушел, с саднящей кожей и с улыбкой на лице, показывать новое украшение товарищам. Ты спросил, могу ли я сделать тебе татуировку на предплечье. Глаз? Нет, ответил ты, Деву Марию. Признался, что молил ее о спасении во время шторма и дал обещание, что, если судно уцелеет, ты нанесешь себе на тело ее образ.
Когда Мозоле отошел, ты снял рубаху и сел передо мною на стул — под таким углом, что плечо твое оказалось прямо у меня перед глазами. Я окунул иглу в чернила и начал оставлять у тебя на коже синие проколы. Когда человеку делают татуировку, он не сразу привыкает к уколам иглы. Привыкнув, научается их не замечать и даже получать от них удовольствие.
— Скажите, доктор, — произнес я, поняв, что ты притерпелся к боли, — вас уже некоторое время что-то терзает во сне. Я слышал ваши крики — слышала вся команда. Что за кошмары вам снятся?
— Должен признать, — ответил ты, — что мне крайне стыдно за то, что я устраиваю этакий шум.
Сны мне снятся странные, непонятные. Чаще всего я их не помню вовсе, а если помню — отрывочно. Дело, кажется, происходит на том острове, где застрелили юношу.
— Коаху, — уточнил я. — Юношу звали Коаху.
— Коаху, — повторил ты. — Мне не выбросить этого Коаху из головы.
— Возможно, — сказал я, вновь погружая иглу в чернила, а потом втыкая тебе в плечо, стараясь делать это как можно безболезненнее, — возможно, в этом все и дело.
— Дело, скорее всего, в чувстве вины. Но там произошел несчастный случай. Какая вина, если это несчастный случай?
— Возможно, не просто вина. — За разговором я продолжал работать: набрать чернил на иглу, проколоть кожу, оставить темно-синюю точку. — Возможно, восстановив в памяти тот момент, вы вспомните нечто особенное и сумеете понять, что на самом деле произошло. Возможно, терзает вас не вина, а что-то другое — необычайное и отчасти даже сверхъестественное по своей природе.
Ты устремил взгляд вперед, во тьму трюма.
— Я врач. Мне часто доводилось видеть трупы. Люди нередко умирали на моем попечении, случалось, что у меня на руках. Но меня все преследует память об этом юноше.
— Возможно, доктор, преследует вас не просто память. Не рассматривали вы вероятность… — начал я и осекся, дожидаясь, когда придут нужные слова.
— Какую вероятность?
— Вероятность того, что этот юноша… юноша… — Не зная, как продолжить, я вонзил в тебя иглу, но слишком волновался, и она вошла слишком глубоко. Ты дернулся. Я вытащил иглу, однако из прокола показалась кровь.
— Я думал, ты знаешь свое дело! — рявкнул ты.
— Простите, — сказал я, стирая с твоей кожи красную каплю.
— Нужно обработать рану.
— Погодите, прошу вас, я почти закончил. Такого больше не повторится.
— Говори поменьше — будешь лучше делать свое дело. Да и разговоры какие дурацкие! Совершенно беспочвенные домыслы!
