Сегодня в четверг Катя предпоследний раз идет на работу, ей осталось передать некоторые дела, забрать свои книги и дорогие сердцу вещи и отправиться в заслуженный декретный отпуск. Стакан ненавистного молока, заботливо подогретого мамой, водитель уже ждет внизу, осталось накинуть шубу и можно идти, о, Боже! Что это? Уж не свою ли фотографию она видит на экране телевизора, но этого же просто не может быть. Скандал в судебной системе и точно, ее фото, сделанное прошлой зимой перед какой-то конференцией, где она выступала. Нет! Этого просто не может быть!
Бросить все, уехать, забыться! — нельзя, увы, нельзя. Надо собирать себя по кусочкам, вставать, уныло брести в ванну, видеть в зеркале свою хмурую небритую физиономию и вновь, и вновь решать вопросы надвигающегося дня.
Сергей допивал уже вторую чашку кофе, когда в утренних новостях начался обзор прессы: заседание Правительства, падение евро, рост цен на нефть, новый скандал в судебной системе, обвинение в коррупции — мелькнуло на заднем плане. Его взгляд вдруг выхватил Катино черно-белое фото на первой полосе федеральной газеты: в роскошной шубе с горностаем она выходила из своего красного Лексуса — теневые связи судьи Борисовской, — огромными буквами был набран кричащий заголовок. «Новый коррупционный скандал потряс российскую судебную систему», — ровным голосом проговорил комментатор, кофе начал медленно капать из опрокинутой чашки Сергея, — из источников, близких к Арбитражному суду, корреспонденту газеты, — Сергей уже не слышал ничего, он понимал одно, какой бы подлой и вероломной Катя ни оказалась, она в опасности, — стало известно, что в Следственном комитете при прокуратуре решается вопрос о возбуждении в отношении судьи Борисовской уголовного дела по факту злоупотребления служебным положением и получения взяток. В самом Следственном комитете комментировать этот вопрос отказались. Откуда у судьи Борисовской бти — комнатная квартира в элитном кондоминимуме и роскошный автомобиль, — задалось вопросом издание, — все так же спокойно закончил комментатор.
На экране уже давно была другая картинка, а Сергея разрывали сомнения, — уж не об этом ли хотел сообщить ему Панков?
Боль и обида охватили ее, укутали своим плотным злым коконом. То, что должно было стать последним приятным днем на работе, превратилось в душераздирающий кошмар: презрение, лживое сочувствие во взглядах коллег, суровый и безжалостный приговор председателя: «Вы отстранены от должности до тех пор, пока не разрешится эта скандальная ситуация». Ситуация, череда лживых скандальных ситуаций — вот во что превратилась ее жизнь! Кате хотелось плакать, рвать на себе волосы, а она должна была сохранять выдержку и спокойствие.
— Павел Петрович, никакого уголовного дела нет, — пыталась урезонить председателя Катя, — и в прокуратуре, и в следственном комитете мне подтвердили это. Я не понимаю, почему я должна переживать все это из-за глупой бульварной газеты, у которой не нашлось сенсации лучше, чем эта наглая клевета.
— Екатерина Михайловна, не будем спорить. Я принял решение, — председатель вальяжно развалился в огромном кожаном кресле, стоящем на фоне витражного окна, из которого открывался прекрасный вид на покрытую льдом реку.
— Любое решение можно пересмотреть, — Катя не собиралась сдаваться, — Я чиста перед законом и не собираюсь опускать голову! — горячилась она.
— Я не буду ничего пересматривать, — медленно, по слогам произнес председатель, — Вы можете быть свободны. И потом не бывает дыма без огня, — недобро усмехнулся он.
— Что??? — негодуя, Катя вскочила со стула. — Вы повторяете эти лживые обвинения, — внутри у нее все кипело от незаслуженной обиды и вдруг, чудо, она почувствовала легкое шевеление внутри, оно усилилось, и Катя ощутила легкий толчок в живот, потом еще один. Ее крошки вместе с ней возмущались несправедливости окружающего мира. Умиротворение и тихая радость охватили Катю, ей наплевать на все это, на суд, на ту ложь, что написали в газете, на председателя, который только и рад избавиться от нее, слишком много знающей и неудобной для его собственных темных делишек.
— Екатерина Михайловны, вам лучше уйти, — донеслись до нее его жестокие слова, но Катя не придала этому никакого значения, гордо вскинув голову, она медленно направилась к двери.
— Да, да, да, а еще неизвестно от кого она ребенка прижила, — шушукались в приемной ее собственные помощник и секретарь, Катя только бросила взгляд в их сторону, как они тут же осеклись и заговорили о работе. На улице 21 век, а женщина, которая рожает ребенка без мужа, все еще предмет сплетен и пересудов! Накинув новую белую шубу с огромным воротником из рыси, она направилась к выходу. Подумать только, она отстранена от должности, от должности, о которой мечтала и бредила последние 5 лет своей жизни. Тот день, когда Катя узнала, что утверждена в должности судьи, перевернул все, она обрела статус, стабильность и наяву увидела воплощение всех своих стремлений. Увы, сейчас, на амбициозных планах был поставлен крест. Конечно, она не умрет с голоду, отнюдь, свободная от гнета своей государственной должности сможет заработать куда больше, но нельзя позволять каким-то гнусным слухам испортить ее безупречную профессиональную репутацию! И потом быть судьей или нет, решать ей, а не кому-то еще! — с этими мыслями Катя ехала домой. Сейчас она отдохнет немного и составит план, как бороться со сложившейся ситуацией и не просто бороться, а обязательно победить! А пока можно расслабиться немного, расстегнуть вдруг ставший узким пиджак и прислушаться к тому, что там творят ее малыши.
Уже второй день Сергей не находил себе места, после того, что он увидел по телевизору и затем прочитал в газете, все его мысли стремились к Кате. Как она? Что в действительности произошло? Уже третий час на столе перед ним лежали срочные контракты с японцами, а он не мог продраться дольше первой страницы. Нежная, чувственная — идеал, квинтэссенция всех надежд и стремлений, мечта в один миг ставшая явью. Лживая продажная шлюха, которая, должно быть, смеялась прямо за его спиной, и с кем, с человеком, войне с которым Сергей посвятил весь последний год, а потом с другим, который предал его прямо на Катиных глазах. Но если она такая плохая, почему ты беспокоишься о ней? — шептал ему кто-то, видимо, более великодушный, чем он сам. Тогда в Мехико Катя рассказывала ему про отца, горечь и боль сквозили в ее голосе, потом на Сардинии она сама заговорила о Дорофееве, и тоже ничего кроме печали и чуть тлеющего гнева не было в ее словах. Кто она? Какая она? Знал ли он ее?
