Можно было либо сесть на метро, либо пойти пешком. Он решил пойти пешком, что и сделал – пошел быстрым шагом человека, который, несмотря на хороших родителей, длительное дорогостоящее образование, несмотря на влияние, которое оказал на него брак с интеллигентной красивой женщиной, и на все прочие влияния и опыт цивилизации, отлично сознавал, что только физическая активность способна разрядить его гнев. Только так можно было дать приемлемый выход непреодолимому желанию возмездия, желанию сокрушить, убить, обуревавшему его в тот момент, желанию схватить этого Джона Эппла и втолковать ему, что никто, никто, кроме него самого, не имеет права прикасаться к Дженис, втолковать это ему, нанося удары, избить его до потери сознания, вытрясти из него душу, не обращая внимания на вопли о пощаде, бить, пока кровь у этого Эппла не хлынет из ушей, носа, рта, поломать ему ребра так, чтобы обломки проткнули насквозь все его внутренности, выдавить ему глаза большими пальцами, давить и давить быстро, часто, неумолимо, вырвать сердце у него из груди, сжать в ладонях этот теплый, кровоточащий и все еще трепещущий кусок мяса, поднять его над головой – лучше на глазах всей Филадельфии, может быть, даже на Стадионе ветеранов, – а потом, схватив это мерзкое вонючее сердце, запихать его в рот и сожрать.
Он шел пешком чуть ли не час, потом заглянул в бар, выпил, закусив хрустящим картофелем, почувствовал в душе какой-то просвет и даже немного посмеялся над собой. Насчет Дженис можно быть и порассудительнее. Каждого порой охватывает одиночество. Каким-то странным, трудноуловимым образом одиночество Дженис огорчало его, и ему вдруг показалось даже приятным, что теперь она не так одинока. Поступать, как она того желает, – разве это не ее право? Он ведь и сам не так давно искал утешения, разве не так? Он выпил еще и спросил официантку, как ее зовут. Она одарила его профессиональной улыбкой и вручила счет.
Он вернулся в Деланси, дом выглядел мирно и безмятежно. В прихожей он переступил через гору скопившейся почты, не обратив на нее внимания. Все это чушь – счета или какие-нибудь неприятные известия. Он щелкнул выключателями в холле и на лестнице, но лампочки давно уже перегорели, запасных у него не было, а покупками он давно уже не занимался и все продолжал бессмысленно щелкать выключателями на стенах, по привычке ожидая света. Он прикрутил отопление и лег в постель. На тумбочке возле нее лежало нераспечатанное письмо Бобби. Он вскрыл конверт.
Дорогой Питер,
мне очень жаль, что к Рождеству мы не выбрались на Восток. Я был занят тектоническим исследованием для «Американского геологического обозрения». Его надо сдать в марте, и в январе мне пришлось работать как бешеному.
Так или иначе, два дня назад я позвонил маме, и она сказала, что не общалась с тобой уже больше месяца. Она сказала, что боится звонить тебе, потому что в последний раз ты разговаривал с ней очень сердито. По-моему, все это ее крайне огорчает, и написать тебе я решил главным образом по этой причине. Я знаю, как ты невероятно занят, да и все мы занятые люди, но дело в том, что мама очень скучает по тебе и Дженис и не понимает, почему ты с ней так сух. Я знаю, что мама иногда невыносима, но все-таки позванивай ей иногда. Смешно тебе получать выговоры от младшего брата, и потому я умолкаю.
Ну, что еще? На прошлой неделе мы с Кэрол съездили в Большой Каньон, взяли там осликов и покатались. Я отснял несколько пленок. Для этого путешествия пришлось обоим на время оторваться от работы. Кэрол очень нравится ее работа акушера, нравится больница, а больница довольна ею, так что, похоже, мы здесь останемся. В ее отделении разрабатывают новую технику пренатальной диагностики.
А еще одна новость – это то, что у нее осенью, кажется, будет ребенок. Когда узнаю побольше, сообщу. Передай мой сердечный привет Дженис.
Бобби.
В детстве Питер любил заглянуть в дверь комнаты брата. Бобби заполнял всю комнату каким-то особым запахом – сонного дыхания и пота. Питеру нравился этот запах – запах детства, невинности, запах мальчишеской щеки, трущейся о подушку. Издав сигнальный клич, Питер кидался на лежавшего в постели Бобби, крича: «Великан Макги, человек-гора, начинает поединок!» Младший брат стонал от восторга, но притворялся недовольным. Питер подначивал его, тыча кулаком ему под ребра, заставляя Бобби корчиться под одеялом. «Макги выходил победителем в четырехстах шестнадцати схватках!» Тут Бобби начинал парировать удары. «Но в последнее время он, кажется, стал сдавать». Брат вытягивал ноги, ища удобную позу. «Его противник новичок, но говорят, что в мышцах его таится сила девяти титанов!» – и начиналась настоящая битва. Позже, когда они оба, он и Бобби, отбыли в колледж, ритуал возобновлялся на время каникул. Только теперь под одеялом Питера ожидал куда более мощный противник. Иногда брат говорил: «Пусти, мне надо пописать», и когда Питер не реагировал, Бобби, вес которого достигал 230 фунтов, сбрасывал с себя Питера; высвобождаясь и поднимая вместе с собой пахучую волну, он вразвалку шел по коридору в ванную в своем ароматном нижнем белье, и волосы его были всклокочены на манер вороньего гнезда, причесанные же, они цветом своим напоминали красное дерево, а широченные плечи Бобби еле проходили в дверной проем. Питер любил Бобби за его естественную доброту и порядочность – качества, которые Питер уже тогда для себя считал недостижимыми.
Сейчас он почувствовал себя лучше – любовь к Бобби примиряла его с самим собой. Выключив свет, он улыбался в темноте. Он почти засыпал, когда раздался телефонный звонок. Питер надеялся, что это Дженис.
– Да? Слушаю!
– Господин заместитель прокурора, так тебя и растак! Мой брат гниет в тюряге, и это не…
– Не туда попал, приятель!
Питер бросил трубку. Сердце его колотилось, подкатывая к горлу. Он включил стоявший возле кровати магнитофон и, ожидая повторного звонка от того, кто только что говорил с ним – кто бы это ни был, – пытался идентифицировать голос. Он слышал этот голос. Грудь пульсировала болью. Он пожалел, что телефон его имеется в справочнике, но как государственному чиновнику ему полагалось быть доступным.
Звонок не заставил себя ждать. Он дал звонку прозвенеть трижды.
– Да? Здравствуйте! – сказал Питер с легким призвуком женоподобности в голосе, так чтобы еще сильнее взбесить звонившего и тем заставить его выдать себя.
– Так вот, господин заместитель прокурора, мать твою! Это тебя благодарить надо, что брата моего не разрешили взять на поруки и он гниет в тюряге! А там педики его в душе трахают и за неделю уже всю жопу ему расколошматили! А недавно, уже на этой неделе, охранник избил его ни за что! И все из-за тебя, сукин ты сын, из-за тебя, мать твою так и разэтак! Тебе это даром не пройдет! – Пауза, во время которой до Питера донеслись обрывки сторонних разговоров и музыка из музыкального автомата. Видать, звонит из какого-нибудь бара. – Слушай меня внимательно, сукин ты сын! Слушаешь? Очень скоро, когда ты выйдешь мыть свой «мерседес», или «БМВ», или другую какую-нибудь треклятую тачку, на которой ты ездишь, я и еще парочка моих приятелей уж заставят тебя пожалеть, что ты в прокуроры подался, а не сладкой кукурузой в «Вулворте» торгуешь! И заруби себе…
– Нарушаешь закон, Робинсон. – Питер выключил магнитофон. – Раздел 4702, параграф А-3, пункт 18. Угроза насильственных действий государственному служащему с намерением помешать ему исполнять его законные обязанности. Уголовное преступление третьей степени тяжести. На этот раз я тебе это прощаю, потому что кретинам, вроде тебя, первый раз не засчитывается. Но если что-нибудь случится со мной или моим имуществом, Робинсон, полиция первым долгом заявится к тебе. Учти это. Звонок твой записан, так что отрицать, что это звонил не ты, будет бессмысленно. Твой голос с легкостью идентифицируют лучшие специалисты, которых мы время от времени привлекаем к расследованиям. И повторяю еще раз, чтобы ты хорошенько запомнил, мерзавец: если ты, Робинсон, станешь звонить мне еще или как-нибудь иначе мне докучать, жизнь твоя станет еще поганее, чем сейчас!
Он повесил трубку, второй раз почистил зубы, отвергнув шелковую нитку, в чем тут же себя упрекнул, сказал себе, что причины для бессонницы у него нет, выпил стакан молока и уже сильно за полночь, протянув руку, нащупал телефон. Ему хотелось позвонить Дженис, но он знал, что это невозможно, и думал о том, не трахает ли сейчас Дженис Джон Эппл во все места, в эту минуту и всего в миле от него. При слабом мерцании огонька на керосиновом обогревателе. Он представил себе, как Дженис делает Эпплу минет, как медленно, неспешно берет в рот нечто огромное, влажное… От этой мысли его чуть не стошнило. Надо как-то научиться прогонять от себя такие видения… Он весь день и не вспоминал о Кассандре, но сейчас он ей позвонил. Позвонил, не зная, хочет ли, чтобы она ответила, но после второго звонка она сняла трубку.
