– И еще, кариньо, если люди будут знать, что ты – сумасшедшая, они не будут верить твоим словам. Ты очень любопытная, а это плохо. Знаешь, что «любопытство кошку убило»?
Прямо намекает на мои попытки выяснить, что находится за запертой дверью на третьем этаже. Не интересны мне уже эти «секреты», совсем не интересны.
– Я хотел заплатить доктору Хавьеру, чтобы он написал медицинский документ, но потом решил, что будет лучше, если доктор сам увидит, что у тебя проблемы. Этот мальчишка с историей о проклятом доме дал мне хорошую идею. Ты думаешь, что дом проклят, что он страшный? Хорошо! Сожалею, кариньо, мне нужно было это сделать…
– Что сделать? – бесцветным голосом спросила я, уже понимая, что услышу сейчас нечто отвратительное.
– Извини, кариньо, извини, – почти искренне повинился Антонио, вновь подвигаясь ко мне ближе. – Я тебя очень напугал, но это было нужно. Помнишь ту ночь, когда ты спала на улице? Это я сделал. Обманул тебя, сказав, что у меня – деловой ужин, и вернулся домой, когда ты уже спала. Это была небольшая игра. Ты меня искала, я прятался и шумел… Я даже не ожидал, что все получится так хорошо! Разбил вазу, чтобы ты поднялась наверх. Ты же ведь хотела узнать, что находится наверху, да?
Значит, тварь, это ты… Чудесно! Браво, спектакль удался на славу, я и впрямь чуть не спятила в ту ночь. А осколочки от вазы, я так понимаю, потом тихо-аккуратно убрал, пока я металась полуживая от страха во дворе? Жаль, не придала я тогда особого значения тому, что у Антонио была поранена ладонь, купилась на его отговорку, что порезался в ресторане, а ведь могла бы и догадаться, что поранился на самом деле, собирая осколки разбитой вазы. Сволочь! Дрянь! И спокойно дал мне уснуть во дворе, чтобы потом сымитировать свое «возвращение» и беспокойство. Мразь! Слушая Антонио, я крепко стиснула зубы и постаралась дышать ровно и глубоко. Потому что, если я сорвусь и накинусь на него с кулаками, это обернется против меня. Любая агрессия с моей стороны теперь будет расценена не в мою пользу – с этой чудо-справкой о моей якобы невменяемости и подверженности вспышкам агрессии. Не хватало еще, чтобы меня упекли в местную психушку.
– …Утром я рассказал все доктору Хавьеру, и он выписал тебе лекарства от нервов. Но мне нужен был медицинский документ! И я дал тебе сок с лекарствами. Немного больше порошков, чем нужно, и ты уснула. А я немного поранил твои руки, совсем немного, кариньо, чтобы тебе было не очень больно. И позвонил доктору Хавьеру… Я должен был это сделать, Даш-ша.
– Это ты сумасшедший, не я, – разжала я губы.
И Антонио неожиданно легко со мной согласился:
– Да, ты права, я сумасшедший. Сумасшедший от любви. Зачем я тебе это все рассказал? Затем, чтобы ты знала, что я – сумасшедший и на все готов, чтобы ты была со мной. Я не хочу тебя потерять, кариньо. Потерять снова… Ты – моя жизнь. И если ты уйдешь… Нет, ты не уйдешь. Никогда не уйдешь от меня. Не сможешь.
Он встал, собираясь выйти. Но прежде чем уйти, наклонился к моему уху и тихо произнес:
– Я тебя люблю. И мы всегда будем вместе. Всегда.
Когда за ним захлопнулась дверь и в замке два раза повернулся ключ, я дала волю своим чувствам и, схватив поднос, с силой брякнула его об пол. На мгновение мелькнула ужасная мысль, что Антонио, услышав грохот разбившейся посуды, вернется, но он не вернулся. Я села прямо на пол – на чистый, не заляпанный упавшей едой участок и, глядя на осколки тарелок, беззвучно заплакала. Это были не осколки разбитой посуды, это были осколки моей разбившейся жизни.
Я провела в этой комнате взаперти еще два дня. Антонио приходил раза три или четыре, желал поговорить со мной, но я каждый раз встречала его молчанием. Больше всего меня пугало то, что он попытается овладеть мной силой, но нет, Антонио, к счастью, не прикасался ко мне. Каждый раз находился в моей комнате недолго, убеждался, что я все еще не настроена на общение, и уходил.
Моя несловоохотливость касалась лишь Антонио. С Розой, которая приносила мне три раза в день еду, я попыталась наладить контакт. Но, похоже, Антонио дал ей строгое указание не разговаривать со мной, поэтому она молча ставила поднос с едой на стол и удалялась, не забыв меня запереть.
В свой последний визит Антонио объявил, что ночью мы улетаем. Документы готовы, мои вещи подготовит Роза. Куда улетаем? Далеко! В Колумбию. На сколько? Время покажет, может быть, на несколько лет. Билеты на самолет куплены, виза в моем паспорте уже стоит (думаю, и здесь не обошлось без «помощи» фальшиводокументщика сеньора Санчеса). Так что мне остается лишь морально подготовиться к долгому перелету, у меня на это есть целый день. И опять же я постаралась никак не выдать перед Антонио своей реакции. Но когда он ушел, я кинулась к принесшей мне обед Розе с мольбами.
– Роза, ты знаешь, что сегодня мы с Антонио улетаем в Колумбию?
Молчание. Но рука, ставя тарелку на стол, еле заметно задрожала. Новость это для Розы или нет? Я решила идти ва-банк, поставив все фишки на свой блеф.
– Роза, я знаю, что ты меня не любишь. И знаю почему. Если ты мне поможешь, я уйду, и Антонио будет твоим. Я не вернусь, обещаю, мне ничего от него не надо, правда. Я только хочу уйти от него, вернуться в свою страну. Помоги мне, пожалуйста! Если я уеду в Россию, Антонио останется с тобой. Если нет, он увезет меня в Колумбию, а тебя оставит здесь! Он так мне и сказал: летим вдвоем, он и я!
Похоже, я попала прямо в цель, потому что лицо домработницы, и без того некрасивое, исказила гримаса, будто Роза еле сдерживалась, чтобы не расплакаться.
– Роза, помоги мне, пожалуйста, – шепотом снова попросила я ее.
– Он меня убьет, – также шепотом ответила она мне, резко развернулась и выскочила за дверь. Запереть меня она, однако, не забыла. Напротив, ключ в замке проскрежетал как-то по-особенному громко, будто с вызовом. Я обреченно вздохнула и вернулась к столу с едой. Аппетита не было, но нужно было чем-то занять себя. Иначе сойду с ума. И я немного поела, а закончив, поддалась охватившей меня панике. Я не хочу в Колумбию! Не хочу!!!
Я мерила шагами маленькое пространство гостевой комнаты, превратившейся в тюремную камеру. У меня даже был свой персональный надсмотрщик – Роза, которая, я слышала по шагам, не один раз за последний час наведывалась к моей двери. Сторожила, как верный пес. Верный пес Антонио. Я ходила, намеренно громко топая, чтобы эта латиноамериканка, совсем потерявшая надежду когда-нибудь хоть ненадолго поселиться в сердце моего мужа и за это ненавидящая меня, знала, что я тут и никуда не собираюсь деваться. Мне уже было стыдно за свое унижение, когда я просила ее о помощи. Не поможет она мне, на что я рассчитывала?
