— Власик, подойди к зеркалу.
Тот приблизился.
— Что видишь?
— Себя, — удивленно ответил Власик. — Лицо.
— Не лицо, а жопа в кустах, — смачно, с акцентом произнес Сталин.
Эти убийственные слова будто смыли бороду Власика. С этого дня и до самой смерти он никогда больше не пытался приукрасить или изменить свою внешность. А что касается резкости Сталина, то она в ту пору начинала проявляться все чаще.
На нашей квартире не бывали московские знакомые или соратники Иосифа Виссарионовича, за исключением Анастаса Микояна. Привозил Сталин лишь каких-то кавказцев, тут впервые я увидел моложавого Лаврентия Берию. Он держался очень скромно, тихо разговаривал о чем-то с Власиком, бесшумно, по-кошачьи ходил по комнатам, в ванную, на кухню. И вроде бы обнюхивал углы. После его посещения на всех дверях сменили запоры, поставили более надежные.
Впрочем, гости бывали редко, обычно мы с Иосифом Виссарионовичем оставались вдвоем. Я рассказывал о новостях в военном ведомстве, в инспекции кавалерии. Он интересовался, как идет работа над воспоминаниями Брусилова. Спрашивал шутливо:
— Ну что, заново разгромили германцев в Галиции осенью четырнадцатого года? В который раз?
— Не только это. Соображения Брусилова не лишены оригинальности.
— Познакомьте, если не трудно.
Я взял рукопись.
— Пожалуйста. Вот что пишет Алексей Алексеевич об ответственности руководителя: «Я никогда не понимал, почему за ошибки в распоряжениях или из-за неудачных действий страдает не сам начальник, под флагом которого отдавались или осуществлялись те или иные приказания, а соответствующий начальник штаба, который по закону — лишь исполнитель велений и распоряжений своего принципала. Между тем распространенная в нашей армии подобная система как бы указывает, что начальник штаба должен играть роль какого-то дядьки, а сам глава — как бы лицо подставное, так сказать, парадное. Мне всегда казалось, что начальнику штаба придавать такое чрезмерное значение не следует. Ответственное лицо должно быть только одно: сам начальник, а ни его исполнительные органы, чины штаба, под каким бы наименованием они не значились; если же начальник не соответствует своей должности, то не дядьку следует менять, а самого начальника смещать»… Думаю, Иосиф Виссарионович, это относится не только к военным…
— Убегание ответственности — первый признак загнивания руководства, — сердито произнес Сталин, очевидно имея в виду какого-то определенного человека. — Очень правильно пишет Брусилов, не дядьку менять следует. У нас теперь все больше людей, которые хотят занимать высокие посты, хотят пользоваться большим почетом, а ответственности нести не желают. Окружают себя заместителями и помощниками, чтобы в случае неудачи свалить вину… Работать не хотят, отвечать не хотят. Но не спрячутся, не выйдет! Все равно потребуем с них! — И неожиданно спросил: — Когда будет готова книга?
— Не менее года потребуется.
— Прошу сразу дать ее мне.
Разумеется, я охотно выполнил это пожелание и могу засвидетельствовать, что Сталин несколько раз перечитывал воспоминания Брусилова, подчеркивая некоторые места. Многое из того, что заинтересовало Сталина, было потом использовано им в военной практике. Не раз еще вспомнит он о том, кто должен нести ответственность. При нем ни один начальник, даже самый высокий, не мог укрыться за помощника или заместителя, свалить на них свои ошибки, свою вину.
Или вот тройничный принцип построения армейского организма, который отстаивал Брусилов (три отделения — взвод; три взвода — рота и так далее). Этот принцип, позволяющий более гибко управлять войсками и вести бой (в отличие от громоздкого четверного построения снизу доверху), обрел в лице Сталина самого активного сторонника. Наши Вооруженные Силы были со временем в значительной степени перестроены по этой системе, что уже само по себе положительно отразилось на их боеспособности.
В двадцатых годах Иосиф Виссарионович учился военному искусству теоретически главным образом у Брусилова и практически у Егорова. Это — первые и главные его педагоги в области оперативного мастерства и военной стратегии.
Вернемся к мемуарам Брусилова. Работа над ними продвигалась медленно, и виной тому не столько ухудшившееся здоровье Алексея Алексеевича, сколько различные осложнения на «фронте внешнем и на фронте внутреннем», как говорил он. Усилия Брусилова по укреплению и развитию конницы, по восстановлению конского поголовья в стране зачастую не находили поддержки высших руководителей, а порой даже самые разумные начинания встречались в штыки. Помните особое отношение Троцкого к кавалерии? Это отношение стало еще более резким после того, как была создана Первая Конная, которую Лев Давидович считал «вотчиной и оплотом» Сталина. Ни одной возможности не упускал Троцкий, чтобы вставить кавалерии палки в колеса. Это очень мешало Брусилову, нервировало его.
Нелегко было Алексею Алексеевичу и на «внутреннем фронте», в семье. Слишком уж честолюбивая и эгоистичная жена его Надежда Владимировна никак не могла смириться с утратой высокого положения «первой военной дамы», того ореола почтительности, к которому успела привыкнуть. Она ругала большевиков, мечтала о загранице, увлекалась мистикой, спиритизмом. А главное — ей казалось, что Алексей Алексеевич не то и не так пишет. Вмешивалась, навязывала свое мнение. Больше, дескать, надо рассказывать о жизни в кругу семьи, о встречах со знаменитостями, о самом себе, наконец. Я же, наоборот, советовал Брусилову подробнее анализировать замысел, подготовку и проведение боевых операций, освещать поучительные моменты баталий, разбирать просчеты наши и неприятельские, характеризовать полководческие способности отдельных лиц. Надежда Владимировна не хотела с этим мириться, и тем самым я нажил в ней врага и почти перестал, к моему глубокому огорчению, бывать у них дома. Жаль. Я почитал Алексея Алексеевича как отца своего, и он тоже очень тепло относился ко мне.
Позволю себе привести еще одну маленькую выдержку из бумаг Брусилова. Мой дорогой генерал писал: «Я подчиняюсь воле народа — он вправе иметь правительство, которое желает. Я могу быть не согласен с отдельными положениями, тактикой Советской власти, но, признавая здоровую жизненную основу, охотно отдаю свои силы на благо горячо любимой мною Родины».
Таково кредо Алексея Алексеевича Брусилова. И мое тоже. Здоровье генерала продолжало ухудшаться. Усилились боли в ноге — давала себя знать рана. Алексей Алексеевич, скрепя сердце, подал в отставку. Хоть и не сразу, она была принята. Однако с существенной оговоркой: Брусилов оставался для особо важных поручений при Реввоенсовете Республики. Этот пост он занимал до самой смерти, которая недолго заставила себя ждать.
Скончался Алексей Алексеевич 17 марта 1926 года. Похоронили его в Новодевичьем монастыре у Смоленского собора. Вернулся я оттуда подавленный и совершенно разбитый. С уходом Брусилова закончилась целая полоса моей жизни, порвались последние нити, связывавшие меня с прошлым.
25
Троцкий быстро и беспощадно сокращал Красную Армию, даже не сокращал, а разгонял. Увольнялись не только красноармейцы, но и опытные, заслуженные командиры. За короткий срок в десять раз уменьшились наши Вооруженные Силы: с пяти миллионов пятисот тысяч до пятисот шестидесяти тысяч. Это сущий пустяк при наших просторах, при нашей огромной границе. Мы стали одним из самых беззащитных государств в Европе. Есть общепринятый показатель — количество солдат на десять тысяч населения. В 1924 году этот показатель выглядел так:
Франция — 200 солдат (самая большая армия в Европе).
Эстония — 123 солдата,
Румыния — 95 солдат,
Польша — 93 солдата.
А мы, окруженные со всех сторон врагами, имели всего 41 бойца на десять тысяч населения! Такое сокращение подрывало саму основу русской армии, вело к потере боевых кадров, славных традиций, материальной базы. Это был саморазгром. Как говорил потом Сталин: «Если бы Бог нам не помог и нам пришлось бы впутаться в войну, нас распушили бы в пух и прах».
А что же, Лев Давидович был настолько глуп, что не понимал этого? Все ему было ясно, как в светлый день, и он совершенно сознательно гнул свою линию, прикрываясь очень даже революционным тезисом. С внутренней контрреволюцией, дескать, покончено, а иностранные армии нам не страшны, зарубежные рабочие и крестьяне не станут с нами воевать, возьмет верх пролетарская солидарность.
И это сказано сразу после того, как мы вышвырнули со своей русской земли германцев и белополяков, японцев и белочехов, англичан, канадцев, американцев! Вот уж воистину фарисействовал Лев Давидович! Как фарисействуют его последователи.
Нет, Троцкий не желал, чтобы Республика совершенно ослабла и пала жертвой интервентов. В таком случае он сам потерял бы все. А он, наоборот, собирался укрепить собственное положение. Сокращая армию, Троцкий рассчитывал, прежде всего, изгнать из нее своих противников, неугодных ему людей, признававших в первую очередь авторитет Фрунзе, Сталина, Ворошилова. А затем возродить полки и дивизии, поставив в руководство только своих приверженцев.
