– Юм, вы самый честный человек, – Игорь механически повторил фразу Распорядителя.
– Ну что вы… Замечательно, однако, вы меня раскрутили. Как с побежденного, с меня причитается. Чего желаете?
– Шампанского, – неожиданно попросил Шевчук. После душного подвала пересохло в горле. Большими глотками он выпил предложенный фужер и подумал: «Завтра уеду». Тут появилась Ирина, и он заказал для нее шампанского.
– Благодарю вас, мистер Шерлок Холмс. – Она взяла фужер тонкими пальчиками, Шевчук оценил изящество ее движения. – Ты сражался за свою жизнь как лев.
– Да, у господина Шевчука потрясающая борцовская хватка, – поддакнул Юм. – Я как побежденный, признаю это. К сожалению, в моей биографии не было таких испытаний, где куется настоящий характер.
– Бросьте, Юм, нашли чему завидовать, – умиротворенно произнес Шевчук. – По-моему, все мы здесь слишком заигрались, и потеряли способность правильно воспринимать действительность.
Неожиданно появился Виталик. Он был хмур, как похмельное утро. Скользнув недобрым взглядом по Шевчуку, прорычал супруге:
– Шампанское лакаешь? Красивую жизнь ведешь? Может, ты еще мужиков в мою постель таскать будешь? Марш в номер! – Он рванул ее за локоть.
Шампанское плеснулось на стойку. Ира поставила фужер, тихо извинилась и быстро пошла наверх. Следом двинулся Виталя.
Шевчук молча следил за ней, и когда затихла дробь каблучков, пробормотал:
– Ну, и скотина… Жаль, что я мало ему морду в школе бил…
Мигульский, который присутствовал при сцене, небрежно заметил:
– Тебе-то что? Милые бранятся – только чешутся!
– Отстань, – отмахнулся Шевчук. – Завтра же уеду…
Мигульский недоуменно пожал плечами:
– Чего тебе не хватает? Разве тут плохо?
Шевчук не ответил, повернулся и ушел, Мигульский насмешливо бросил вслед:
– Соскучился по своей бочке…
В номере Игорь не стал зажигать свет, отворил настежь окно, потом отключил кондиционер. Его обступила тишина, которая в сочетании с одиночеством всегда вызывала у него пронзительную щемящую грусть. Такие минуты, когда незаметно обволакивала, наваливалась тоска, приходили особенно часто в первые дни после развода с Ольгой. Он чувствовал стылое одиночество, и, хотя было лето, его знобило, он ходил по пустой комнате общежития, курил одну за другой сигареты. В воспаленной голове метались пустые странные мысли. Душа его остыла, самое худшее в своей жизни он уже пережил, и теперь как старику, схоронившему всех родных и близких, оставалось просто существовать, не надрывая душу, заниматься одними и теми же обыденными и бессмысленными делами, не задумываться мучительно ни над чем и, уж конечно, ни о чем не мечтать. Он с болью переживал несправедливое, как он считал, его увольнение из армии. Ему советовали обратиться с письмом в высшие инстанции, как делали иные калеки – ветераны Чечни. Но он не хотел, обида была сильнее. Его подкосил уход Ольги, хотя внутренне он давно желал разрыва, но когда это все же произошло, у него начались приступы депрессии, бессмысленность его существования обнажилась ясно и отчетливо, как близкий конец безнадежному больному. Нет, у него не было мыслей о самоубийстве, после Чечни это казалось верхом нелепости, хотя он и знал, что случается и такое среди бывших «чеченцев». Стиснув зубы, он переживал этот подлый и мерзкий период…
Жизнь продолжалась, он стал находить удовольствие в компании грубых мужиков, которые с утра облепляли пивную бочку. Он слушал их незатейливые истории, шутки с матюгами через слово. Временами перед ним смутно возникал образ бывшей жены. Ольга всегда старалась изъясняться по-культурному, выражалась, тщательно подбирая слова; начиная с пяти лет изнуряла дочку французским; и чем ожесточенней, грубее, невыдержаннее был Игорь, тем более надменно и манерно себя вела она… Шевчук часто потом со злорадством думал, как презрительно и высокомерно отреагировала бы Ольга, завидев его в такой вульгарной компании… Подобные болезненные мысли временами посещали его, в думах своих он вновь продолжал нескончаемый, изнуряющий, отравляющий душу спор с Ольгой.
Игорь услышал за дверью тихий шорох, вздрогнул, приподнялся, подошел к двери.
– Кто там? – спросил хрипло.
– Это я, открой, – послышался шепот.
Игорь узнал голос Ирины, повернул ключ в замке. Она быстро проскочила в комнату, закрыла за собой дверь.
– Что случилось? Где твой Виталий?
– Спит. Напился как свинья, теперь до утра будет дрыхнуть.
– Понятно. Нажрался как свинья, но наконец-то почувствовал себя человеком… Ты чего хромаешь?
– Он меня с лестницы столкнул. Я летела буквально вверх тормашками. Негодяй!
– За что тебя так? – Игорь взял ее за руку выше локтя, и она отозвалась на этот знак близости, подалась к нему.
– За то, что пила с тобой шампанское, – прошептала она, и в голосе ее уже не слышалась обида. – Я проститутка, и пришла к тебе исполнить свою роль.
– И сколько же ты будешь стоить?
– О-о, слишком дорого: весь ты!
Он положил руку на ее упругое бедро, тихо привлек к себе. Ирина положила руки на его плечи. Игорь почувствовал ее трепет. Она улыбалась загадочно, глаза в полумраке ждали…
Сытая луна растворила, размазала по стенам комнаты холодные, осязаемо-влажные блики, в этом сумрачном свете и улыбка ее была сумрачной, ночной, изгиб губ – коварный, смеющийся, счастливо-опьяненный. Игорю вдруг захотелось коснуться их кончиками пальцев, чтобы почувствовать, действительно ли, реально ли это совершенство, не соткано ли оно собственным воображением или тем же лунным бликом. «Странно, что в темноте я вижу каждую черточку ее лица, каждую морщинку вокруг глаз». Она целовала его, ревниво следила за выражением его лица, усталого, задумчивого.
– Мне кажется, я вижу свет твоих глаз, – прошептал ей на ушко Игорь совершенно истертые банальные слова. Но сейчас они вовсе не казались такими, потому что произносились лишь для нее одной, – и потому были прекрасными и неповторимыми.
– Это потому что я кошка, а у кошек всегда светятся, – тоже шепотом ответила Ира.
Она тихонько засмеялась, Игорь стал целовать ее упругие губы: наконец она закрыла глаза и издала полувздох-полустон. Как бы с сожалением она отстранилась от него, подошла к окну, Игорь безотчетно шагнул за ней, осторожно положил руки на плечи.
– Подожди, – сказала она и отступила, Шевчук опустил руки, Ирина глядела в открытое окно и словно забыла об Игоре.
– Я кошка, которая гуляет сама по себе, – с тихой грустью произнесла Ира. – Вот к тебе пришла понарошку, ты меня не выгоняй, хорошо?
Шевчук молчал. Он никак не мог отделаться от ощущения, что все это происходит не сейчас, а лет девять-десять назад, когда он был счастлив лишь потому, что никому не был нужен, а весь мир, не поблекший и не отягченный грузом прожитого, целиком принадлежал ему.
Она осторожно распустила узелки на бретельках, и легкий сарафан с тихим шуршанием сполз на пол. Она перешагнула через него, потом такими же замедленными движениями освободилась от остального.
– А теперь ласкай и целуй меня, как тогда, – одними губами сказала Ирина.
– Дай я сначала посмотрю на тебя.
Она повернулась боком к окну, и слабый свет вспыхнул на ее груди, маленьком круглом соске, она изогнулась, закинув руки за голову, лунный свет ласково лизнул ее целиком: от лодыжек до вздернутого носика.
«И зачем были нужны эти десять лет, если после них ничего не осталось, кроме этой случайной встречи, этой безумной сумасшедшей ночи…» – думал он, чувствуя грусть и теплый отсвет былого счастья.
– Ты все такая же, совсем-совсем не изменилась, – вдруг севшим голосом произнес он.
– А ты все такой же врунишка, и любишь морочить головы доверчивым женщинам…
Он подхватил ее на руки и почти не почувствовал ее веса. Она вскрикнула.
– Что? – испуганно спросил Игорь.
– Осторожно, нога.
– Прости…
Они отдались страсти, чувство охватило их и нашло забвение, оно лишило мыслей, разума, оставив лишь океан взаимного ощущения. Жажда и желание их были подобны долгой во времени вспышке, которая сжигает самое себя, и хоть обманчиво, но кажется бесконечной…
Потом, обессилевшие, они лежали; стояла такая тишина, что, наверное, можно было услышать, как падала на простыню капелька пота.
– Мне кажется, я слышу, как храпит Виталий, – весело и безмятежно сказала Ирина. – Я его иногда представляю слабым хлюпиком, хоть он и здоровый. Знаешь, такой истеричный хилый уродец, который со взвизгиванием бросается к своим маленьким гантелькам, истерично качает мышцы, тут же устает, потом с воплем опять бросается к гантелькам, дергается, щупает свои руки, крутится перед зеркалом, – с неосознанной чисто женской жестокостью рассказывала она.
– Ага… – размягченно отозвался Игорь и почему-то вспомнил слова Распорядителя о ролях.
